TOP

За окном

Кастусь Северинец


ДОРОЖНЫЕ ТАРЫ-БАРЫ

В жарком купе пассажирского поезда Полоцк-Гомель две дамы критического возраста пытаются понравиться рослому, широкоплечему мужчине, вальяжно расположившемуся напротив. Он – россиянин, откуда с Севера, они – белоруски, гомельчанки.
Хотят произвести впечатление на попутчика методом от противного:
– Ой, ну, наши мужики совсем измельчали: здыхлики, немытые, небритые, – брезгливо морщится одна, явно намекая на предпочтительность собеседника.
– Вечно от них болотом да тиной тянет, – подхватывает другая. – Пахучие какие-то…
Дамочки отхлебывают пиво из пластмассовых стаканчиков, аппетитно зажевывают селедочными рулетиками и постоянно отлучаются на перекур в нерабочий тамбур.
Пахнут они тоже не духами и туманами.


ВСЕ ПУТЕМ

— Что ж ты, Олежка, не приходишь ко мне? – с дрожащей ритуальной слезой в голосе упрекает своего супруга пожилая женщина. – Не приснишься даже… Видно, весело тебе там? Забыл обо мне. А я тут скучаю, плачу и жалею.
Сельское кладбище. Осенняя изморось. Дрогко и знобливо.
Женщина стоит, опершись на оградку, смотрит на семейный фотоснимок на надмогильной плите годичной давности. Там они вдвоем с мужем. Молодые, веселые. У него проставлены даты рождения и смерти, а у нее – только одна дата. На вид ей за восемьдесят, и зовут ее Татьяна Тарасовна.
– Он же ж на меня ни разу руки не поднял, матерным словом не обозвал, а прожили вместе почти 60!
Трое дочерей Татьяны Тарасовны разлетелись по белу свету. Все замужем. Она уже и бабушка, и прабабушка.
Сынок-поскребыш Виталик живет при матери. Женился раз пять, но семьей так и не обзавелся. Попивает. Однако не забулдыга, не лодырь: и дровишек на зиму заготовит, и дом в порядке содержит, и за хозяйством смотрит.
Грусть на лице Татьяны Тарасовны сменяется на озабоченность, подтверждая, что она не торопится туда, в «веселую невозвратность». И хотя земное ее бытие уже расписано и прописано до мелочей, последняя точка еще не поставлена… Надо жить.


МАЛЬЧИК И СНЕГОВИК

За окном – первый снег.
Хлюпкий, хлипкий, липкий, еще скупой, но его уже вполне достаточно, чтобы свалять Снеговика.
Дворовая детвора с муравьиной суетливостью занялась делом.
Вышло, как в стишке:
Мы его в снегу валяли,
А потом бока намяли.
Вот поднялся он,
Мы – в крик:
Получился Снеговик!
Творенье – на загляденье, классика жанра, что называется: с дырявым ведром на макушке, с носом-морковкой и настоящими угольками (где только откопали?!) вместо пуговиц, с палкой наперевес.
Когда, натешившись и наигравшись, снежные ваятели разбрелись по квартирам, невесть откуда появился мальчуган. Возник – и всё. Судя по заплечному ранцу, возвращался из школы, где его учили разумному, доброму, вечному.
Сначала он снес Снеговику голову.
Потом разбежался и саданул ногой в грудь.
Затем вспрыгнул на «туловище» и измесил его в мокрую кашицу.
И побрел дальше, посвистывая.
Скорее всего, навстречу судьбе.


МОЛЧАНИЕ ЯГНЯТ?

Изо дня в день молчал на судебных слушаниях по делу о взрыве в минском метро, унесшем 15 жизней и покалечившем сотни людей, главный фигурант, слесарь завода тракторных запчастей из Витебска Дмитрий Коновалов.
Вместо него признательные показания на предварительном следствии в зале суда зачитывал прокурор Стук.
Лишь дважды теперь уже приговоренный к исключительной мере наказания белорусский террорист № 1 нарушил свое молчание краткими репликами.
На вопрос: «Признаете ли себя виновным» ответил: «Признаю», а от последнего слова отказался: «Не надо».
И всё.
Как воды в рот набрали и его ближайшие родственники – мать с отцом и старший брат. Они с самого начала следствия и по сию пору находятся под усиленной охраной людей в штатском, на суд были доставлены в автобусе с тонированными стеклами и тоже с телохранителями, давать показания отказались.
Это обстоятельство – самое загадочное во всей кровавой драме.
Молчание перед лицом неизбежной смерти, на пороге небытия, когда уже взведен курок расстрельного пистолета лично для меня непонятно и необъяснимо.
И не только для меня.


МЫ В ОТВЕТЕ…

Истошный женский вопль со двора заставил содрогнуться и опрометью выбежать на балкон: так голосят горе с бедой в миг мгновенной утраты.
Внизу распластался черный ротвейлер. Судорожно подгребая под себя асфальт и скуля по-щенячьи, он пытался на последнем издыхании ползти к зашедшейся в крике хозяйке.
Соседи с девятого этажа, собравшись на дачу, оставили его одного дома, а он рванул за ними через незакрытую балконную дверь…
Эмоции зашкалили в диапозоне от крылатой фразы Экзюпери «мы в ответе за тех, кого приручили» до пронзительной строчки Александра Кочеткова «с любимыми не расставайтесь».
Трагичное к трагичному.
Это счастье, бывает, ссорит, а вот горе всегда роднит.
Вспомнилась наша домашняя любимица кошка Муся. Прожив семейницей лет пятнадцать в квартире, она умирала тяжело и страшно, голося несколько ночей совсем по-человечьи, надрывно и безысходно.
От невозможности ей помочь, хоть как-то облегчить страдания, знобило до коликов в сердце и стыла душа.
С той поры в квартире – никакой живности.
Если не считать ласточек, слепивших гнездо над кухонным окном на одной лоджии да парочки голубей, обосновавшихся на другой.
Это их личный свободный выбор.
Никто их не приручал.
Разве что внуки изредка побалуют хлебными крошками.
Да и то, ласточки из рук не берут.
И не подбирают.
Они добывают пропитание себе и птенцам самостоятельно, в полете.
Жизнь продолжается.
Порхает и щебечет.


ВЛАСТЬ – ВСЛАСТЬ

Знакомый чиновник высокого ранга, как по меркам областного города в 300 тысяч жителей, жалуется под рюмочку коньячку с бутербродиком с красной рыбой и лимончиком сверху:
– Задолбала эта работа! С утра до ночи крутишься-вертишься, ни сна тебе, ни просыпу…
– Так найди себе занятие попроще да полегче…
Едва не поперхнувшись, он удостаивает меня таким красноречивым взглядом, от которого хочется вскочить «во фрунт» и рявкнуть верноподданнически: «Виноват, ваше высокоблагородие!»
Становится понятно, что даже мало-мальски серьезная власть для людей его склада, образа мыслей и характера сильнее женщин, табака, алкоголя и всех наркотиков вместе взятых.
Страсть неутолимо ненасытная, несокрушимая, всепоглощающая.
Не исключено, что во многих случаях роковая, гибельная.
Морально — в первую очередь…


СЕМЕЧКИ

Обычная скамеечка «на семи ветрах» с видом на Западную Двину с тыльной стороны здания драмтеатра Якуба Коласа в Витебске.
Присел – вспомнил.
Уже и не скажу, с какой радости или печали забрeл в театральную гримeрку Владимира Кулешова.
В компании с самодовольным Паном из «Нестерки» Вольского, трогательно-сентиментальным Павлом в «Хаме» Ожешко, неистовым Кастусём Калиновским из «Витебских колоколов» по Короткевичу, всегда искренним в сочувствии и сопереживании, запросто утихомиривались любые эмоциональные бури. Звание у него высокое было – народный артист, но в жизни Владимир Алексеевич был совсем не высокомерен.
На столике по стойке «смирно» вызывающе застыли две бутылки «Пшеничной».
Приятели мы давние, а потому мастер даже не удивился. Ни приходу моему, ни водке. Брови вскинул, протянул своим неподражаемым баритоном:
– А закусить чем?
Пошарив по карманам, высыпал на гримерный столик горсть черных семечек.
— Убери! – решительно возразил корифей сцены. – Семечки в театре – пошлость! Все-таки – храм искусства…
Он деловито выдвинул ящичек тумбочки, на которой под зеркалом разместились обычные артистические прибамбасы, извлек из него ржаной сухарик и высохшую корку апельсина.
— Вот, самое то! Ну, будь здоров!
На удивление, более чем скромной закуски нам хватило для продолжительной и, как всегда, задушевной беседы. Об искусстве и не только.
А семечки мы потом вместе скормили придвинским чайкам.
Под их благодарные возгласы и крылатые аплодисменты.
Теперь мне одиноко и неуютно на заветной скамеечке с видом на Двину.
И семечки я уже не покупаю.
Да и чайки куда-то поразлетелись.

[divider]

Кастусь Северинец
Витебск

1 comment. Leave a Reply

Highslide for Wordpress Plugin