Помолившись, двинулись в путь. Дорога предстояла тяжeлая и долгая. Рассчитывали доехать до паромной переправы засветло, поэтому молились по сокращeнной программе:
« Господи, прости мя!»
«Мя!» – обязательно. Красиво! И звучит по-церковнославянски. А церковнославянский язык, хоть и мeртвый, но Богу приятный. Слушаешь его, как лепет ручья и стрeкот листвы, чувствуешь мягкую напевность и ничего не понимаешь, точно Дарвин в теории эволюции: знаешь – о чeм, не знаешь – для чего и путаешься в деталях.
Ехали полтора часа, дальше – лопнуло терпение слушать надрывный треск мочевого пузыря. На кастильском наречии звучит ласково – «мурмурар», в действительности – грубое и пошлое «журчание».
Наш язык состоит в ближайшем родстве с реальностью. Может быть, там, в Испании, занимаются журчанием, а мы просто писаем. Писаем долго, пробиваемые лошадиной дрожью.
Надо спешить. В дороге много привычных радостей превращается в постылое занятие. Сигаретный дым вдыхаешь как горнист, чистый воздух за окном автомобиля бьeт с силой падающей стены.
Мир меняется на глазах: криво приседает светлое небо под грузным, бесформенным телом ночи, отчаянней нападают рои насекомых, оставляя на ветровом стекле зелeные и бледно-кровавые автографы. Звон цикад становится пронзительнее и масштабнее: пробивает горизонт и окутывает вселенную. Звон сильно раздражает, сбивает с толку: хочется пить после выкуренной сигареты и курить после питья, чтобы остановиться и сделать на кастильском наречии «мурмурар». Но надо спешить.
«… и дальним собачьим лаем за нами гналась округа», или «… кинжалы трефовых лилий вдогонку рубили ветер» – сказал однажды Федерико Гарсия Лорка. Беспардонно красиво!
На самом деле, метафора принадлежит переводчику. У Лорки же ни «вдогонку рубили ветер», ни «кинжалов трефовых лилий» нет, а есть «ночные цветочки, качающиеся на ветру». Хотя для испанца качающийся цветок – тоже, бесспорно, красивая метафора.
Мозги у разных наций настроены по-разному, и отношение к красоте отличается. Одни пьют вино из одуванчиков, другие избавляются от них на огородных участках, как от сорняка. Одни воспевают чернозeм, других чарует бесконечность пустыни.
Всe-таки не успели на последний паром. С середины реки он издевательски подмигивал огоньками. По объездной. Через мост – ещe полторы сотни километров. И кто виноват – молитва, дорога, вынужденные остановки? Виновата хозяйка придорожного кафе. Долго разогревала в микроволновой печи окаменевшие беляши, долго пересчитывала сдачу, целую вечность сморкалась в фартук и просила прощения за все болячки, снедавшие еe «нутренность».
Привычная поездка незаметно превратилась в погоню за временем. Ночь пугает внезапной усталостью, резким ощущением одиночества и мизерности под сводом, разбросанных в бесконечности, звeзд. Их холодное мерцание сродни огонькам уплывающего парома.
Ночь пугает тем, что еe надо пережить, выпутаться из неe бодрым и обновлeнным. Утром надо рождаться заново, а не тянуть за собой вчерашние неудачи.
Пора поменяться местами. Разложить кресло, пристегнуться справа налево и потеряться в себе, убаюканным шипением колeс и приглушeнными звуками то ли отрыжки, то ли всхлипов в автомагнитоле.
Снится, что едем. Без остановок. Уже не понимаешь – такой чуткий сон или привычка – видеть во сне одно и то же? Бесконечное нахождение в пути размыло грани.
«А если нет тебя со мной, мне снится, что я сплю, и что мне это снится. Любимая!» – пусть коммунист сказал, но прежде – поэт Поль Элюар. И поэты нередко ошибаются в своих политических предпочтениях. По большому счeту, Гомер был коммунистом. Да все – коммунисты, кто испытал несправедливое равнодушие и презрение общества на себе.
«Беды и неудачи должны у человечества делиться на равные доли, а не от каждого – по способностям, каждому – по потребностям».
Потребность кормить семью выпестовала способность преодолевать дороги.
Дороги сжирают, разлагают и распыляют расстояния, превращая всех в ничто. Но все дороги ведут к родному дому.
Собирая себя по крохам, вернeмся такими же узнаваемыми и самыми близкими, чуть-чуть, может быть, с виду уставшими. Кружит голову, заливает веки свинцом ангел-хранитель, удачно названный кем-то «заплечником». Напрасно. Сон в дороге приходит вдруг, когда его не ждeшь и не думаешь о нeм…
Что случилось? Почему стоим? Пост ГАИ? Откуда здесь пост взялся? Ах, да! Поехали по объездной.
Удаляются, приближаются, опять уплывают, но уже надолго, голоса. Нет оружия, нет наркотиков, ничего вкусного и запретного не везeм! Извините!
Старшему по званию, видимо, извинений мало. Категорически настаивает, чтобы признали, что он умный. Книгу он по психологии пишет, а на издание деньги нужны. И пачка сигарет – чтоб творилось легче. Денег нет, но творческим людям глубоко симпатизируем и сочувствуем, поскольку писательство – добровольное погружение в нищету.
Психолог-гаишник – это начальная стадия и среднее звено. Высшая каста – гаишник-философ. Дороги для них – не только средство существования или существование дорог – средство жизни. Дороги – это ненавистная для них жизнь: «Когда же вы все поубиваетесь на дороге?»
Много нас, все сразу не сможем. А если сможем, куда пойдeте работать, что ещe умеете делать, кроме, как наблюдать за смертями на дороге?
С каждым годом растут, плодятся холмики, крестики, часовенки, памятники вдоль автотрасс. Провожают, налетают по сторонам асфальтовой ленты, кричат об осторожности овальные портреты на памятниках.
Но пока ещe – не мы, не с нами! Заплечники не позволят так нелепо распорядиться судьбой. Опыт и удача не позволят смести с трассы на обочину – в виде холмика и напоминания об осторожности следующим дорожным странникам.
Сколько взяли? Ещe по-божески. За что? Знака не заметил? А был знак? Осторожно, бешеные суслики на дорогах? Надо было сильно петлять перед постом ГАИ. Следующий пост через сто километров.
От курева тошнит, от газировки пучит, беляши превратились в биополимерный бетон и забили собой весь кишечно-желудочный тракт.
Далее – без остановок. Спать, спать. Дай бог здоровья всем гаишникам, и спаси от них мя!
Придорожное кафе. Светает. Значит, пора меняться. Проехали три поста ГАИ, а казалось, что глаз не смыкал. Чуть не вывернул челюсть от резкой зевоты – всe-таки спал. Ещe как спал! От храпа машина скакала, повизгивая.
Кафе «Иверия». Грузинская кухня. Повар – узбек. Обычная практика на дорогах.
«Главный наш блуд, это блуда «Карчо». Почему без риса? «Настоящий блуда карчо нет рис». Поклевали? «Нет рис, мяса сплошь». Почему вместо баранины свинина? «Нет свинья, баран очень жирный. Много ел, мало гулял, ждал, когда резать будут. Его жена неделю зарезанная ходила, радовался очень, много ел очень. Жирный, как свинья, вся каракуля выпала, лысый ходил, счастливый».
Только бараны от счастья лысеют. Помнится, был в истории один мальчик маленький с кудрявой головой, он тоже бегал в валенках и облысел в борьбе за счастье всего человечества.
Поездка – это бегство от проблем в иллюзорный мир ожидания счастья. Вялая перебранка в кафе – часть игры в иллюзию, короткий отдых от борьбы с дорогой. Достанется всем, не взирая на чины, звания и святость.
От домашних проблем так просто не сбежать, не заглушить их разговорами в придорожном кафе. Забыть о них не позволит сотовая связь.
Есть ещe часа четыре свободного времени, с расчeтом – пока семья проснeтся, умоется, позавтракает, посмотрит телевизор. Затем уж кто-то вспомнит, что хозяина дома нет. В пути он, денежку зарабатывает, геморрой и ещe массу болячек. А что не заработает, то проглотит, подхватит, наживeт по неосмотрительности. Лечится всё, даже жажда наживы лечится за денежки, которые имеются, благодаря жажде наживы.
С годами дороги обучают не бояться их, не обращать внимания на их суровый нрав, но не терять бдительности. Дороги сами не знают, какие они бывают хитрые и непостоянные.
Дорога – экскурсия по памятным местам. Притормаживаем. Здесь лет семь назад свалился тополь на дорогу – вовремя притормозили. Рухнуло дерево прямо пред капотом, с грохотом взорвало дорожную пыль. Не высохший тополь, ему ещe расти бы и расти. Чем мы ему не угодили?
Через два десятка километров заплечники, наоборот, подстегнули газу прибавить. У «москичонка» слетело колесо, запрыгало с горы по встречной, едва чиркнуло по крыше и влетело сзади идущему «жигуленку» в салон через ветровое стекло.
Еще дальше – свалился из трейлера на междугородний автобус плохо укрепленный десятитонный асфальтовый каток. Были свидетелями.
А там, на холме, обогнала «Тайота», и через открытую форточку пассажир выбросил стеклянную бутылку из-под пива. Удачно, что тащились медленно, иначе с бутылкой ехали бы в обнимку.
Где это место на трассе, на котором чуть не сбили пьяного мужика? Ночью случилось, кажется, – дальше? А если б сбили, то остановились бы помощь оказать? Конечно… нет. Ночью, без свидетелей? Потом добровольно садиться в тюрьму? Конечно, нет!
Много дураков на дороге – много приключений. Течем по артериям страны сплошным потоком: небритые, прокуренные, в задрипанных спортивных костюмах, тапочках на босу ногу, и ненавидим друг друга за то, что мешаем друг другу, тормозим, создаем пробки, пролетаем мимо денег и несемся, сломя голову, в тупик.
Помолиться в дорогу забыли. Хорошо, но только быстро, по сокращенной программе.
Въезжаем на самый долгий мост в Европе, вернее, мосток десяти метров протяженностью, и преодолеваем сразу два часовых пояса. Загадка российских просторов: две деревни, разделенные ручьем (татарская и башкирская) живут с разницей в два часа, но с единой мусульманской смиренностью.
Мотель или городская гостиница? Сами себе хозяева – можем позволить отдохнуть душе и телу. И каждому – отдельный номер, поскольку тогда так остро не чувствуешь одиночества, когда рядом кто-то храпит.
Автомобиль – на подземную стоянку, сами – в супермаркет к местной водке – местную закуску из вяленой конины.
В равных долях спиртное и съестное закупаем в гостиницу на ночь. Но прежде оживать начинаем в ресторане «Купец».
Каждый держит в уме: «Ресторан покидаем дворами через запасный выход». У официантов договор с работниками мед. вытрезвителя. После расчета с клиентами они бегут в подсобку звонить милиции и предупреждают: «У таких-то и таких денег не мерено, отгуляли вволю. Наши комиссионные можно перечислить и по безналу».
В торговом комплексе, в недрах которого находится ресторан «Купец», подозрительно безлюдно. Ресторан закрыт.
Вламываемся в первые попавшиеся двери.
– Вы – кто?
– У нас здесь заказано!
Ведут к столику уже накрытому. Слева терзают инструменты и топчут уютную тишину музыканты.
Выпиваем по первой и догадываемся, что располагаемся на местах почетных гостей.
– Мечтал побывать на концерте «Любэ»? Вот они, слева, просят у нетрезвой публики, зовут: «Батяня, комбат!»
– Неужели – они?
Они, можно потрогать, а можно угостить – все равно откажутся в силу защитной реакции. Когда сознание музыкантов вырастает до понимания того, что они – не более, чем публичные шуты, тогда сразу обрастают иголками и начинают фыркать на всех, кто их кормит с рук.
А популярный шут отличается от неизвестного тем, что не хочет больше быть популярным, но хочет кушать в несколько раз больше. Это обстоятельство не исключает его из общего правила и стремления человечества жить праздно, сытно и купаться во благе и во благо себя. Просто, все разные, и по-разному сосем из одного источника. Шутовство не страшно, пока не наделено властью.
Подсаживается за столик молодая пара.
– Вы – тоже почетные гости?
Продолжительная пауза.
Приходится повторить вопрос.
– А как правильно надо ответить, чтобы не выгнали из зала?
Ага, не местные. Он – приезжий, здесь – в командировке. В каждый приезд обещает ей развестись с женой, но быстро забывает об обещаниях, мучает ее, заставляет ждать, и эта тягомотина длится пять лет. Решений никаких не будет. Он тоже мучается и ждет, когда подруга окончательно увянет или больно ранит его, найдя себе другого, более достойного партнера.
« В ней есть что-то аристократическое. С генами пристало, видимо: изящный жест, поворот головы, искусно, вдумчиво скинутое слово».
Такой овладевают осторожно и постепенно, раскланиваясь, теряя честь и гордость, позорно скуля, чтобы растопить ее ледяное сердце, а потом бросить замерзать – в отместку за свои унижения и холопскую родословную. Дальше из аристократки получится замечательная террористка-смертница.
– И во мне течёт ханская кровь, – говорит парень, – утягивает меня в высоту, к небесным отношениям. А жена у меня – крестьянка. К земле придавлена. И интересы у нее земные, скучные – чтобы семья была сытой, здоровой и про запас имела. Полета нет! Не говорить же мне с ней о тонкой, ранимой ханской душе?
После 0,7 – на двоих песни «Любэ» стекают однообразным звучанием в шаровары солиста. Душе хочется петь, а не подпевать. Мы тоже кое-что умеем.
Оказывается, что поем проникновенно, громко, заглушая «Любэ», но поем песни давно забытых советских композиторов. С ожидаемой болью в затылках и почках покидаем музыкальный ринг непобежденными, и уверовавшими в свой музыкальный талант.
– А не пойти ли нам в ресторан мексиканской кухни?
– Нет! Вы клеите мою подругу!
– Хорошо! Тебя вычеркиваем!
В принципе, в таком состоянии клеть кого-либо не только бесполезно, но и убыточно.
– Вот у зоофитов не убыточно, потому что у них всё – по умолчанию.
– А где наше стойло? Мы заблудились!
– Сейчас сориентируемся. Нам помогут. Алло, алло, Рамиль?! Друг мой, Рамиль, забери нас отсюда! Мы заблудились! Находимся возле ресторана! Какого? Марсианская кухня! Хорошо, ждем. Через десять минут?… Понял. Через десять минут приедет.
– Кто такой Рамиль?
– Ты чё, совсем уж того? Это друг!
– А где он живет?
– В Питере!
– Нет. За десять минут он не доедет».
– Доедет. Можем поспорить.
– Две с половиной тысячи километров – за десять минут? Это надо сильно постараться!
– А мы где? Ух, ты! Тс-с-с, не звони! Ничего Рамилю не объясняй. Пусть поищет нас в Питере!
– Я никакого Рамиля не знаю!
– А кому я звонил?
– Рамилю!
– Вот, а говоришь, что не знаешь! Это же – Рамиль! Он всегда придет на помощь, как Чип и Дейл.
– В прошлый раз Чипом и Дейлом был у нас Рафкат, и жил он в Казани.
– А какая разница? Главное – это душевность! Это – откликнуться и приехать на помощь!
– От Казани все-таки ближе, и ждать меньше.
– До гостиницы еще ближе. Вот же оно, наше стойло, прямо перед вашим задом!
Бодрым пионерским шагом упираемся прямо в администратора гостиницы. Она привычно открывает сейф. Мы смиренно складываем туда бумажники, водительские удостоверения, паспорта и сверху посыпаем мелочью из карманов. Были случаи воровства и разбойных нападений на постояльцев, включая нас.
– Вам что, наших девчонок не хватает?
Оглядываемся.
Одиноко, поодаль, качается стройная фигура аристократки.
– А где твой ревнивый похотливец?
– Вычеркнули. Не помните?
У администратора, сколько хватает сил, просим, точнее, требуем:
– Она с нами!
– Вижу.
– Без насилия и актов вандализма! Серьезно! Она – друг! Поговорим немного и отпустим!
– На шалости нас не хватает!
– Да, на шалости нас, увы…
– Вижу, – повторяет администратор, – а девчонок-то посылать?
– Всенепременно!
Совести и сил хватает самим откупорить бутылку. Мясо нарезает и раскладывает по тарелкам, открывает пластиковые коробки с салатами уже аристократка.
Мы можем ей рассказать и показать много умных и занятных вещей, если последняя бутылка водки предательски не лишит нас желания вообще о чем-то говорить. Алкоголь смывает со стенок сосудов тоску и вгоняет ее в самое сердце. Голова свободна от раздумий, но душа переполнена печалью. Домой хочется, к жене и детям, они ведь там совершенно беззащитные.
Стоит подумать, как звонит жена:
– Пьете?
– Нет.
– Не ври, по голосу слышу!
– По бутылке пива. С устатку. Больше не положено, завтра дел много.
– Спать ложись!
– Уже лег.
– Кто там у тебя в кровати хихикает?
– В кровати? Телевизор.
И это – правда! Потому что на шалости нас, увы…
Вселенная гаснет, точно кинескоп старого телевизора: вспыхивает звездочка, отстреливая длинные, насыщенные электричеством, лучи и тут же утягивает их за собой, пожираемая черным карликом.
Просыпаюсь разбитым, но с трезвым рассудком. Выпиваю три стакана воды и снова засыпаю разбитым и пьяным насквозь. Живой! Как тот раненый лось: «Все пью и пью, а мне все хуже и хуже».
В час по полудни нелепо строить планы на прошедшее утро и отказываться от вечернего, законно заработанного отдыха.
Ситуация контролируется плохо, поскольку тело не контролируется совсем. По ситуации: то его качнет, то бросит, то придавит к унитазу. Холодный душ помогает понять, что травились вчера много и самозабвенно. Такое похмелье – результат неудачной попытки суицида.
Жизнь и здоровье возвращаются малыми дозами, но кое-что из здоровья зацепилось за край консервной банки и умерло на дне, среди окурков в томатном соусе. Болезненно избавляемся от здоровья, как пресмыкающиеся – от шкуры. Добровольно ужаленные Зеленым Змием, отпиваемся холодной газировкой, добиваем сигаретами ржавого цвета просмоленные легкие, и постепенно возвращаемся в привычную среду обитания.
Жизнь – это неосознанное сопротивление жизни, вернее – сопротивление привычному образу жизни.
Еще вечер и ночь мучений и можно отправляться домой.
«С какой целью катались в такую даль?»
«С оправданной! Средств столько потрачено, что прослезиться хватит целому проектному институту».
«Договор не подписали, сметную стоимость не согласовали, график работ не утвердили, с взятками не определились».
«Не все сразу. Курочка по зернышку клюет».
« Пока жареный петух не клюнет».
«То место, куда жареный петух целится, у нас так отсижено, что уже восстановлению не подлежит. Срочными командировками нас не запугаешь. Дороги – наша судьба».
Помолившись по сокращенной программе, долго и акцентировано тянем: «Мя-а-а!» Успокаивает.
[divider]
Олег Совин
Ижевск
1 comment. Leave a Reply