Гранатовый остров,
или
Живая пыль
повесть
Продолжение. Начало в #04.13.
Уважаемый читатель! Эта повесть не является автобиографической, но в неё вошли многие факты из жизни автора.
«Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх;
и дух животных сходит ли вниз, в землю?»
Экклезиаст 3, 21.
Глава 4.
Об острове и соседях
Здесь пора сделать отступление и рассказать об острове Братском и моих соседях, а то у читателя сложится мнение, что я только и делал, что воевал с медведями.
На самом деле медведи приходили не чаще двух-трeх раз в неделю. Эти звери не любят крика, шума и запаха дыма. Большинство убегают, едва завидев человека или почуяв дым. А крупных зверей я и сам обходил стороной.
Не боятся людей только куропатки, маленькие кулички и непуганые северные олени. Олени подбегают к вам метров на сто и начинают усиленно нюхать воздух, пытаясь взять запах. Если это стразу не удаeтся, то олени делают круг, пока не окажутся с подветренной стороны. И лишь почуяв незнакомый запах, медленно, беспрестанно останавливаясь и оглядываясь, убегают.
Но зато пуганый олень стремглав убегает, едва увидев или почуяв человека.
Идeшь по тундре и – спасайся кто может! – утки, гуси, кулики, пуночки, трясогузки и чайки, не мешкая, встают на крыло. Волки, олени, песцы и медведи «делают ноги». Нерпы, моржи, лахтаки отплывают подальше от берега.
И порой стыдно за свою принадлежность к роду человеческому: все боятся тебя, как разбойника. Впрочем, разбойник и есть…
Итак, соседи.
В десяти километрах к югу от острова Братский, возвышались антенны геологической экспедиции.
Геологи стояли там уже лет десять и обстоятельно обосновались.
Недели через три после того, как я «заехал» на остров, просушил избу и отремонтировал ближний путик, пошел в гости к геологам. Единственный минус долгого одиночества, – скучаешь по человеческой речи.
Лед в проливе уже был усеян многочисленными трещинами, но через все разводья еще можно было перепрыгнуть. Часа через два я вышел на берег полуострова Санина, где располагалась база геологов, и оглянулся.
Маленьким черным кубиком под бесконечным небом виднелась избушка на острове Братском. И такой печалью веяло от зимовья даже на расстоянии, что я затосковал, вспомнил «материк», родных и друзей. Детей своих маленьких. Жену свою бывшую…
Кто из моих знакомых не покрутил бы пальцем у виска узнав, что я ушел работать охотником на дальние острова?
А здесь на волне у берега качалась моторная лодка, на пригорке указывала пальцем в небо антенна, стояли две избы, баня, гараж и дизельная, и рыскали лохматые псы. Я стряхнул хандру и пошел навстречу людям.
Весной и осенью, в начале и конце полевого сезона, на базе всегда было многолюдно и весело. Летом геологические партии разбредались по своим «путикам», но пять человек: радист, врач, два дизелиста и повар жили на базе постоянно, а зимой имущество геологов сторожили трое бывших бомжей, люди не без «богатого прошлого», но всегда готовые помочь.
Меня хорошо приняли, со всеми перезнакомили, в обратный путь насовали полный рюкзак продуктов, а врач собрал аптечку. Даже неудобно стало.
Геологи много мне помогли. Когда пролив замерз, я часто ходил к ним в баню. Туда шел на свет прожектора, а назад уходил в темень полярной ночи и не раз ориентировался по маленькой звездочке слева от Полярной звезды.
По осени я несколько раз охотился вместе с геологами на оленя и однажды от сторожа Александра Гончара узнал причину гибели своего предшественника.
Оказалось, в свой последний день он был здесь в гостях. Крепко выпили, и Гончар с охотником отправились на моторной лодке назад, на остров Братский.
Поднялся ветер, заштормило. У самого берега лодку подняло прибойной волной и бросило на камни. Оба человека вылетели из судна.
Гончар выплыл и вылез на берег. Охотника же ударило головой о камень. Насмерть…
– А в прошлую навигацию, – продолжил свой рассказ Гончар, – так же поднялся ветер, и понтон с соляровым маслом, перевернулся. Бочки раскидало волнами по всем островам на 30 километров вокруг. Собирай – не хочу!
Пора рассказать об острове Братском.
Он состоит из двух неравных половинок и похож на цифру «8», по которой проехали трактором. Сильно изрезанная береговая линия изобилует скалистыми бухтами и бухточками. С западной стороны они забиты плавником.
Когда смотришь с вертолета на сотни тысяч могучих толстых бревен из разбитых и вынесенных северными реками в море плотов, раскиданных штормами по всему тысячекилометровому побережью от Диксона до мыса Лаптева, то ужасаешься безалаберности наших хозяйственников, не умеющих беречь великую народную ценность, – лес.
Норвежцы построили на Шпицбергене целый комбинат по переработке нашей древесины из выловленных в море бревен из Енисея, Оби и Печоры. В районе поселка Диксон берега загромождены пятиметровыми валами бревен, заготовленных, скажем, под Лесосибирском или на Ангаре.
Да что берега!
Дно диксонской бухты, по свидетельству водолазов, выстлано лиственничными бревнами! А ведь лиственница не гниет, в морской воде только крепче становится и приобретает вид морёного дуба.
Вот и наладить бы добычу и переработку ценной, выдержанной временем и морем древесины.
Но кому это надо?
И на острове Братском столько «дров», что вполне можно было бы мебельную фабрику построить.
Ну, да ладно…
Я ведь о пионерах этих мест, братьях Андреевых, речь завел.
В 1930 году, когда началось освоение Арктики, на шхуне «Белуха» прибыла из Архангельска в шхеры Санина целая семья. Три брата: Кирилл, Федор и Александр Андреевы. С ними жена старшего брата, Кирилла Григорьевича, Евгения Михайловна и сын их Евгений.
Старшим братьям, Кириллу и Федору, было соответственно 24 и 22 года, младшему, Александру, – 13 лет.
Семью высадили на большом необитаемом острове.
В специальной литературе я прочитал, что «уже через два года», то есть, в 1932 году, братья Андреевы выстроили себе прочную избу –зимовьё.
Что ж, выходит, они два года в палатке прожили? На морозе и бешеном ветру, имея в семье грудного ребёнка?
Скажи тому, кто не знает Фому…
Совершенно очевидно, что и дом был в разобранном виде привезен на шхуне и здесь быстренько поставлен при помощи матросов команды корабля.
На это указывает то, что изба была сложена из капитальных сосновых бревен. В те времена еще не было «лесоповального безобразия» на Енисее, а построить хороший дом из случайного и разнокалиберного плавника, который всегда есть на морских берегах, невозможно.
Дом размерами шесть на четыре метра стоял у западной оконечности южной половинки острова, метрах в двадцати от берега моря.
Крыша была из уложенных в два ряда досок, и ко времени моего заезда уже обильно поросла мохом и черным лишайником.
Пристройка по площади была в два раза больше самой избы. К пристройке примыкала банька и катух для собак.
Изба была в плохом состоянии. Нижние три венца совершенно прохудились. В дерево можно было рукой гвоздь вдавить. Зимой она не держала тепла, и я до окон обкладывал избу снежными кирпичами, чтобы сэкономить на дровах.
На западном скалистом мысу, метрах в пятистах от избы, братья соорудили невысокий, метра в полтора, каменный гурий, вершину которого венчала пятиметровая деревянная пирамида с круглым деревянным знаком на ней.
Знак был диаметром с полметра и состоял из трех крепких дощечек, разделенных промежутками в три пальца.
На средней дощечке было аккуратно, красиво вырезано русской вязью: «Работали братья Андреевы из Шенкурска. 1932 г.»
И камни основания, и пирамида, и знак были покрыты коростой черных лишайников. Я попал на остров в 1983 году, значит, и знаку и дому было уже полвека.
Знак этот был заметен издали, не раз служил мне ориентиром, и не раз вспомнил я добрым словом пионеров Арктики – братьев Андреевых из Шенкурска.
Сколько лет они зимовали на острове, который впоследствии получил название «Братский», я не знаю.
Впоследствии изба сменила много хозяев. А временами подолгу стояла пустой. Частенько там гибли или пропадали без вести промысловики и место это пользовалось дурной славой.
Сам «мыс Братьев», как я про себя назвал западный мыс со знаком, примечателен еще и тем, что его черные камни (возможно, шиферный сланец) покрыты тонкой белой или желтоватой коркой кварца или кварцита, а по этой корке сплошь растут темно-красные кристаллы размером с пшеничное зерно и чуть больше.
На солнце эти кристаллы очень красиво выглядят. Я ножом отколупнул несколько штук, а дома вынул увеличительное стекло из фонарика и внимательно их рассмотрел. Это были непрозрачные восьмигранники, то темно-красные, то коричневатые, то матово-черные.
Я когда-то учил минералогию и решил, что это гранаты.
Так потом и оказалось. Юрий Бурлаченко, мой знакомый геолог из Москвы, объяснил мне, что гранаты – это силикаты кальция и железа с разнообразными примесями, которые и придают им цвет. Гранаты бывают различного цвета от белого до чёрного. Не бывает только голубых.
Самые дорогие разновидности – это прозрачные кирпично-красные пиропы и зеленые демантоиды. «Мои» гранаты геолог определил как альмандины, подвергшиеся сильному воздействию выветривания: даже при легком нажатии на них они рассыпались на отдельные зерна.
Я потом нашел и крупные твердые альмандины. Но об этом речь впереди.
Продолжение в следующем номере.
Рисунки Евгения Поротова, долганина, потомственного тундрового охотника и рыбака.
[divider]
Владимир Эйснер
Ветцлар, Германия