Ирина Павлова,
член редколлегии газеты «Парус-FL», худрук майамского театра «Курортный бульвар».
С Будапештом я рассталась с радостью, и, хоть почти все дорогу до Зальцбурга, Альпы были затянуты тучами, вскоре пролившимися довольно сильным дождем, и горы, и дорога показались мне туманно-мечтательными.
Я старалась сделать как можно больше снимков, батарейка моего телефона села, а подзарядить ее в этом поезде было негде. На одной из станций, видимо, из-за дождя, поезд простоял около часа, и я поняла, что опаздываю в отель, а предупредить об опоздании не могу и рискую остаться без номера. Видимо, я выглядела встревоженной, потому что проходившая мимо женщина-кондуктор поинтересовалась, какая у меня проблема, и чем она может мне помочь. Узнав, улыбнулась, позвонила в отель со своего телефона и предупредила об опоздании поезда. Это было очень мило, совершенно неожиданно и сразу настроило меня на добрую волну.
Ночной дождливый Зальцбург был безлюден и тих. Только памятник Моцарту мягко светился влажным металлом под светом приглушенных дождем прожекторов, да высоко над городом переливалась огнями крепость на темной скале. Странно, но это вызывало не тревожное, а какое-то радостное чувство. Оно не покидало меня все время моего, показавшегося слишком коротким, пребывания в этом чудесном городе.
Гостиница оказалось очень старая, но не поношенная, а какая-то изысканная, как старинное, пожелтевшее и местами протертое кружево. В номере высокое окно в изголовьи кровати легко открылось, и, высунувшись из него, я могла увидеть замок на горе. Но было поздно, шел дождь, я легла и еще долго слышала звон и шепот капель за окном.
Утром было по-прежнему дождливо, туманно, безсолнечно, горы за рекой больше угадывались темными контурами, замок на горе выглядел печальнее, чем ночью, оставшись без прожекторной подсветки. Но Моцарт все так же поблескивал бронзовым сюртуком и, казалось, слегка улыбается, как Мона Лиза. А что ему этот дождь?
Я бродила по улицам этого чудесного города, возвращалась в гостинницу переодеться и переобуться в сухое и опять выходила, поднималась в замок, спускалась вниз в залитом дождем фуникулере, стояла на мосту и опять возвращалась к Моцарту, чувствуя, что этот дождь в этом городе промывают мне душу от послевкусия, оставшегося от Будапешта.
Кстати, самый настоящий действительно вкусный венгерский гуляш я тоже съела в Зальцбурге. Я в очередной, кажется, уже третий раз за день, переобулась и вышла из отеля.
Вечерело, зажглись прожектора и фонари на улицах, и я вдруг поняла, что если не поем сейчас, то могу остаться голодной до утра. И я открыла дверь первой попавшей на глаза, оказавшейся очень маленькой, буквально на три столика, кафешки. Официантка, показавшаяся мне хозяйкой заведения, сказала, что они закрываются, да и еды уже почти не осталось, но сразу принесла большую чашку горячего чая. Я попросила любой еды, лишь бы она тоже была горячей, и она принесла гуляш. Густой, темно-пурпурный, ароматный больше, чем восточный базар, обжигающе-горячий и очень вкусный.
Согревшись, я гуляла допоздна и, вернувшись в гостиницу, буквально рухнула в кровать. Но проснулась довольно быстро, почувствовала во сне, что мне чего-то не хватает, оказалось, окончился дождь. Я немедленно вытолкнула себя из постели, оделась, с трудом найдя подсохшую одежду и обувь, и вышла в город. Он был прекрасен, он, как и я, был промыт закончившимся дождем до скрипа, Моцарт был светел и радостен, замок ярко искрился, а на него из открытого окна любовались юноша и сидящая на подоконнике девушка. Увидев, что я фотографирую, она помахала мне рукой.
А солнечное ясное теплое утро оказалось базарным. Все площади города удивительным образом оказались заставленными яркими рядами продуктов, цветов, сувениров. Здесь были сыры и колбасы, домашней выпечки хлеба и пирожные, ряды молодой картошки любого цвета и размера и лесных грибов: белых, маслят, лисичек в количестве, никогда прежде мною не виданном. Красная и черная смородина, вишни, абрикосы, крыжовник. И земляника, аромат которой забивал даже запах грибов.
Я, как и везде, пошла в еврейский квартал, от которого осталась только надпись на высокой стене. Там тоже бушевал базар. Но без евреев. Кроме надписи над входом в еврейский квартал, о том, что мы там жили, напоминает, пожалуй, только указатель к дому на горе, где жил Стефан Цвейг…
А потом был чудесный фортепианный концерт Моцарта, и дворцовый парк за рекой, и опять дорога мимо Альп, теперь уже в Вену, и сожаление, что так мало побыла, и желание вернуться, досмотреть и дослушать…
Фото автора.
Продолжение следует.