Александр Росин
главный редактор
Разве можно по-настоящему оценить красоту мира,
если сомневаешься, имеет ли он право на существование?
Кадзуо Исигуро «Художник зыбкого мира».
А за окном ковали что-то железное
Для вас, любители экзотики!
Последнее время… нет, последние годы, я редко выбираюсь в гости. Даже можно сказать, вообще не выбираюсь. Работы много, времени мало, да и вообще – первым делом самолеты. Но вчера отказать не мог, потому что живут мои друзья далеко на западе от побережья, уже совсем почти на индейских территориях. Из окна видно, как семинолы пасут в Эверглейдсе – бесконечных флоридских прериях – своих бизонов, жен и быстроногих мустангов. В общем, сплошная экзотика.
Столь же экзотичным, по-семинольски хлебосольным было и застолье. На первое – суп-харчо, на второе – жареная рыба по-креольски, на закуску – заливная рыба с традиционной для ацтеков приправой из соуса авокадо.
Вы спросите: «А где снимки блюд? Докажи, что так и было!» И тут я поделюсь с вами открытием, которое вчера же и сделал: фотографируют только невкусные явства. От скуки. Вкусные, извините за выражение, поедают!
А вид из окна – вот он. Вдалеке – поющие бизоны, прекрасные индианки и неистовые мустанги.
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Кто там шагает левой?!
Этот снимок я сделал давеча утром. Но снимал не океан, не чаек с пеликанами, а эту девушку. Она красивая, стройная, длинноногая, как там пел старина Хиль, помните: «С этой девушкой мог бы я Землю обойти, лишь бы было по пути».
Возможно, я последний романтик, тот самый из удэге, кто все еще любит в женщинах красоту, ум, независимость, но, простите, никак не цинизм, который сейчас так усиленно пропагандируют социал-демократы. Оставьте цинизм военным, политикам и продажным журналистам. Мне не нравятся левые, мне никогда они не нравились, а сейчас, когда они поставили мир на уши и хотят создать некий единый пол, мне они не нравятся особенно. Нет уж, пусть лучше человечество вымрет, как вид, но чтобы мужчины и женщины стали одним полом – бррр! – невероятная скука!
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Я достаю из широких штанин
Введение паспортов для колхозников, для большинства жителей страны началось только с 1974 года. Это к вопросу о том, когда в России было ликвидировано крепостное право. Получается, что его отменил даже не Хрущев, а Брежнев, что мы с вами лишь какие-то 40 лет назад вышли из крепостного права со всеми соответствующими последствиями.
Ирина Карацуба, историк, Радио Свобода.
Павлик Морозов из Стокгольма
Использование детей для принуждения общества к единомыслию есть классический признак тоталитарных идеологий. Я сильно подозреваю, что когда волна левизны, захватившая современный Запад, кончится, то пионерка Грета окажется в истории не рядом с Авраамом Линкольном, а рядом с Павликом Морозовым.
Юлия Латынина о выступлении Греты Тунберг в ООН, «Новая газета».
Наш ответ Хармсу
Даниил Иванович Ювачёв, он же Хармс, сказал когда-то, а я запомнил: «Травить детей – это жестоко. Но что-нибудь ведь надо же с ними делать!»
Пока внучка была маленькой, я вывозил ее регулярно на океан. Иногда нам встречались вот такое чудеса: сразу три радуги.
Теперь жду, когда подрастет правнук, думаю, к тому времени и радуги подрастут, их будет уже пять или шесть. Чего мелочиться!
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Твоя столица, твоя Москва
Проводила я давеча экскурсию по Москве для моего друга из Варшавы. Привела на Красную площадь. Вот, говорю, Лобное место. Здесь 25 августа 1968 года 8 человек требовали вывода войск из Чехословакии, за что получили тюремные сроки и ссылки.
Пошли дальше – Большой Москворецкий мост. Здесь, продолжаю, 27 февраля 2015 года застрелили Бориса Немцова, с тех пор мост в народе зовут «Немцовым». Вот цветы, фотографии, люди охраняют мемориал денно и нощно.
Прошли по мосту, свернули направо. Вот легендарный, Дом на набережной, воспетый Трифоновым. В годы «большого террора» были репрессированы более 700 его жителей. Поэтому мы зовем его «расстрельным». Вот видишь, сколько табличек проекта «Последний адрес» на нём под пафосными мемориальными досками. Да, и Михаил Кольцов – знаменитый писатель и журналист здесь жил, его в 1940-м расстреляли.
Прошлись дальше – а вот Болотная площадь. Здесь 6 мая 2012-го ребят ни за что, ни про что…
В общем, не весёлый из меня гид получился. Ну хоть видом на Кремль полюбовались с Патриаршего моста.
Из Фейсбука Ксении Сахарновой.
Иди ты в бан, дружок!
Было б побольше времени, а, главное, – желание, написал бы диссертацию «Влияние Фейсбука на деградацию личности».
Что происходит с еще недавно нормальными и даже творчески одаренными людьми? Одни готовы оскорбить других, несогласных, за путина, за россию, за украину, за евреев, за грузин, за украинцев, за крым, за трампа, за ми ту, за мусульман, за русских, за армян, за навального, за дудя, за собчак и ее мужей и скандальной дамы-телеведущей, чью фамилию я никак не запомню…
А сегодня один поэт написал другому поэту: «Если ты не прекратишь плохо писать о Серебрянникове, я тебя пошлю в бан».
Я тут же позвонил сыну, он большой любитель бани. Оказывается, речь – об удалении из френдов. Удалять, – вроде как, рвать дипломатические отношения за чужое мнение? Как там в песне: «Странные люди заполнили весь этот город, мысли у них поперек и дела поперек…»
Ну, подходите все, кто еще хочет социализм
Джо Арпайо, бывший шериф округа Марикопа в штате Аризона: «Либеральный рай – это гарантированная работа, бесплатные медицина, еда, образование и жилье, а оружием владеют только правоохранительные органы. И, как ни странно, такая утопия действительно существует и называется тюрьма».
Раззудись и размахнись, как небо!
Вечер был посвящен косьбе травы в саду и раздумьям над строками Алексея Васильевича Кольцова “Раззудись плечо, размахнись рука”.
Так и не додумав значения слова “раззудись”, распрямил я натруженную спину и глянул в небо.
А там, а на западе… Сплошной Редъярд Джонович Киплинг, “Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet…” Ну, и попробуй поспорь? Воистину: Запад есть Запад!
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
В направлении от русского языка
Смешно, конечно, но некая видимость редакционной жизни все еще существует. Несмотря ни на что, писатели продолжают писать, редакторы продолжают читать.
Вот, например, из сегодняшней редакционной почты (Орфографию и пунктуацию автора оставил без изменений):
«ЗДРАВСТВУЙТЕ А ВЫ ПРИНИМАЕТЕ ТЕКСТЫ
НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
И СКОЛЬКО ВАМ МОЖНО СЛАТЬ
И КАКИЕ НАПРАВЛЕНИЯ»
Океан и девушки – самое прекрасное, что придумал создатель
Знаете, за что я люблю девушек?
Нет, вы этого не знаете.
А люблю я их за то, что они прекрасны всегда и везде.
Даже в крошечных кухнях «хрушевских» домов. Даже за бутылкой паршивого вермута в ободранных комнатах студенческих общаг. Даже на берегу океана…
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Жена космонавта вне подозрения?
Феллини заключил с Гуэррой пари, что он не придумает полноценного фильма длиной всего в десять секунд. На следующий день сценарист принес вот такую зарисовку : «Женщина смотрит телевизор. На экране – трансляция старта ракеты. Идет обратный отсчёт: 10… 9… 8… Мы видим её лицо, на котором отражается буря переживаний. На последних секундах она берет телефон, набирает номер… 7… 6… 5… 4… 3… 2… 1… и со стартом ракеты говорит в трубку: «Приезжай, он улетел…».
Из Фейсбука Людмилы Мусиной.
Маленькая чайка – большая метафора
Маленькая чайка, одиноко стоящая на краю безмерного и великого океана, ну разве это не прекрасная метафора?
Как сказала героиня не помню, какой книги: «Если твоя судьба не вызывает у тебя смеха, значит, ты не понял шутки».
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Раньше нас никто не бил дубинками!
Сегодня еду на tv1, позвали сказать прощальное слово в передаче о Марке Захарове. Бог ты мой, туда, на tv1, я семь лет назад была приглашена сказать слово об умершей Ие Саввиной, которая не дожила до своей премьеры нашего многострадального спектакля во МХАТе «Он в Аргентине». Потом меня позвали на передачу об Олеге Ефремове, когда исполнилось 10 лет со времени его Ухода, теперь вот – ушёл Марк Анатольевич. И я нашла в дальнем закутке чуланчика, где у меня хранятся картины с выставок и вышедшие книги, я там нашла висящий под потолком давно забытый костюм от Славы Зайцева, а вот его мне подарил Марк и наши актёры в 1985 году, чтобы заставить меня выйти на поклоны на премьеру спектакля «Три девушки в голубом». Спектакля, который три года не разрешали. Костюм этот шёлковый жив, а ему теперь почти 35 лет… Немного тесноват, правда. Я выходила в нем потом на многие свои премьеры XX века в разных странах в эпоху Перестройки, -в Болгарии, Венгрии, в Польше, во Франции, Германии, Англии, Италии, в США, когда нас любили по всему миру, нас, освобождённых от гнета КГБ. И, учтите, даже в дни путча 91 года нас никто не бил дубинками!
Майор КГБ отдаёт приказы…
Людмила Петрушевская
Жить, чтобы рассказывать о жизни
Маркес много лет со мной. Недавно я опять к нему вернулся, и здесь, на океане, у меня на коленях его автобиографический роман “Жить, чтобы рассказывать о жизни”.
Никто не умел так прекрасно, вдохновенно и искренно врать. Северо-восточный ветер, ливень, который внезапно начался и внезапно закончился, фигурка обнаженной девушки на фоне великого океана, запах марихуаны из прибрежного отеля – все оттуда, из его романов. Ожившая сказка Карибов.
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Ничто не пропало
В самом начале февраля был юбилей “Серапионов” – два года существования и выход в свет сборника “Ушкуйники”, который издал Ник. Чуковский и в котором напечатались Тихонов, Вагинов, сам Ник. Чуковский, я и еще кое-кто. А в апреле, все в том же Михайловском сквере, на скамейке, Ходасевич сказал мне, что перед ним две задачи: быть вместе и уцелеть. Или, может быть: уцелеть и быть вместе.
Что значило тогда “уцелеть”? Физически? Духовно? Могли ли мы в то время предвидеть гибель Мандельштама, смерть Клюева, самоубийство Есенина и Маяковского, политику партии в литературе с целью уничтожения двух, если не трех поколений? Двадцать лет молчания Ахматовой? Разрушение Пастернака? Конец Горького? Конечно, нет. “Анатолий Васильевич не допустит” – это мнение о Луначарском носилось в воздухе. Ну, а если Анатолия Васильевича самого отравят? Или он умрет естественной смертью? Или его отстранят? Или он решит, что довольно быть коммунистическим эстетом и пора пришла стать молотом, кующим русскую интеллигенцию на наковальне революции? Нет, такие возможности никому тогда в голову не приходили, но сомнения в том, что можно будет уцелеть, впервые в те месяцы зароились в мыслях Ходасевича. То, что ни за что схватят, и посадят, и выведут в расход, казалось тогда немыслимым, но что задавят, замучают, заткнут рот и либо заставят умереть (как позже случилось с Сологубом и Гершензоном), либо уйти из литературы (как заставили Замятина, Кузмина и – на двадцать пять лет – Шкловского), смутно стало принимать в мыслях все более отчетливые формы. Следовать Брюсову могли только единицы, другие могли временно уцепиться за триумфальную колесницу футуристов. Но остальные?
Много раз впоследствии это понятие “уцелеть” являлось мне в самых различных своих смыслах, неся с собой целую радугу обертонов: от животного “не быть съеденным” до античного “самоутверждения перед лицом уничтожения”, от инстинктивного “как бы не попасться врагу” до высокого “сказаться еще одним последним словом”. И низкое, и высокое часто имеют один корень в человеке. И схватиться за травинку, вися над пропастью, и передать рукопись своего романа уезжающему из Москвы на запад иностранцу – имеют одно и то же основание.
Был апрельский день в Михайловском сквере, том самом, где зимой бегали по нас лучи прожекторов и где сейчас я собираюсь идти смотреть ледоход – но не с ним, а одна: ладожский ветер в эти весенние дни для Ходасевича опасен. Он потерял счет своим болезням, а другие еще стерегут его. Когда-то, году в 1915-м, он боялся туберкулеза костей, легкие у него в рубцах. От московской жизни 1918-1920 годов и трехлетнего недоедания, вернее – голода, у него фурункулез, от которого он едва вылечился и который угрожает ему и сейчас. Он худ, слаб, бледен, ему необходимо лечить зубы, он устает от ношения пайков – а видит Бог, они легче перышка, в них селедки (которых он не ест), спички, мука. Селедки он продает на Сенном рынке, покупает папиросы. Покупает на черном рынке какао.
Еще зимой мне пришла посылка из Северной Ирландии (да, да, оказалось, что на свете есть такая страна!) от двоюродной сестры, вышедшей в 1916 году замуж за англичанина. Эта посылка была настоящим событием. На саночках, вместе с отцом, мы привезли ее из таможни, открыли, вернее – вспороли тяжелый зашитый в рогожу пакет. На рояле разложили: шерстяное платье, свитер, две пары туфель, дюжину чулок, кусок сала, мыло, десять плиток шоколаду, сахар, кофе и шесть банок сладкого сгущенного молока. Я тут же, как была, в шубе и теплом платке, взяла молоток и гвоздь, пробила в одной из банок две дыры и, не отрываясь, выпила одним махом густую сладкую жидкость. До дна. (Через двадцать пять лет, в Париже, открыв первую после войны посылку из Америки от М.М.Карповича, где были приблизительно те же вещи, я разорвала голубую обертку мыла, вынула и поцеловала его.) До дна, как зверь. Пустую банку мы потом подвесили к печной трубе, чтобы в нее капала жидкая сажа, портившая мне книжки. Из рогожки смастерили половую тряпку. Ничего не пропало.
Нина Берберова «Курсив мой».
На снимке Нина Берберова и Владислав Ходасевич.