Ирина Павлова
лауреат премии журнала «Флорида-RUS»
член редколлегии газеты «Парус-FL»
У моей бабушки Жени в Кременчуге была большая, очень какая-то сложно-современная семья. Сначала Первая мировая война, а потом революция и Гражданская война частично ее уничтожила, а частично разбросала по свету.
Хотя их след в Кременчуге сохранился. Ведь они владели пароходством, товарной железнодорожной станцией и причалом, все то, о чем в книге «Евреи в Меркурианскую эпоху»: «Братья Марголины полностью реорганизовали транспортную систему Днепра и Приднепровья». И хотя после революции все наработанное было национализировано, дочери удачно вышли замуж. Все, кроме моей бабушки и тети Лизы. Причем у бабушки все могло сложиться более чем удачно, потому что дедушка Израиль окончил с отличием гимназию и поступил в харьковский университет на юридический факультет, но тут умер его отец, он остался старшим в семье и прабабушка потребовала, чтобы он бросил учебу и содержал семью, пока не получат образование его младшие братья и сестра. Дедушка так уже никогда и не вернулся в университет, хотя был большая умница. А моя бабушка Женя так и не простила свекрови, что он остался без образования и всю жизнь проработал мастером в кооперативе по изготовлению дешевого вермута.
А вот у Лизы не было даже шансов. Потому что ее муж, дядя Исаак, был голубятником еще в Кременчуге. Он был значительно, лет на десять, если не больше, старше Лизы, присмотрел ее со своей самой высокой в Кременчуге голубятни, еще когда она девочкой ходила в гимназию, долго за ней ухаживал, совершенно безрезультатно, и в конце концов смог жениться, когда две из трех Лизиных младших сестер уже вышли замуж, а у нее так и не появилось другого жениха, уж очень высоким и крупным был дядя Исаак, видно никто и не пытался, побаиваясь его. Они поженились и переехали в Харьков, где уже жила Лизина младшая сестра с мужем.
Я прекрасно помню эту совершенно замечательную коммунальные квартиру в самом центре Харькова, на улице Гоголя, в 5 минутах от знаменитой Сумской, сада Шевченко и фонтана Зеркальная Струя. Огромная квартира, на каком-то немыслимо высоком, кажется, третьем этаже. Дуговая входная дверь в подъезд тяжелая, но и в пятидесятые годы еще очень плавная и не скрипучая. Красивая, но стоптанная мраморная лестница. Такая же дуговая дверь в квартиру с множеством звонков, отдельно для каждого жильца. Длинный, всегда пахнущий туалетом, завешенный корытами, велосипедами, колясками, и заставленный сундуками, коридор, ближе к концу которого высокая, тоже дубовая с оконцем наверху дверь в квартиру.
Когда-то, в до-коммунальные времена, это была одна большая комната, подтверждением чему служило одно большое, теперь уже давно разделенное стенкой, окно, и очень красивая, но тоже разделенная, лепнина на потолке. В довоенное время в этой квартире в проходной комнате жили Лиза с мужем и ее родители, а в отдельной комнате за стенкой – Надя с мужем, тогда уже управляющим банком, и их сын. У Лизы и Исаака детей не было. Как сказала когда-то моя бабушка, в семье считали, что это и хорошо: какие уж дети могли бы быть от голубятника. А я думаю, могли быть очень хорошие дети: Лиза была большая умница, а Исаак- человек невероятной доброты. Но, живя в таких условиях, как жили они, появление детей было маловероятно. Поскольку обе сестры были отличными кулинарками, а готовить на кухне не хотели, вся еда, вплоть до невероятных размеров медовиков, как я теперь понимаю, на Хануку, пеклась и варилась прямо в квартире, на керосинке, а потом на электрической печке. В этой квартире всегда стоял аромат ванили, корицы, каких-то еще пряностей, в ней было очень приятно находиться, правда, до того, как нужно было идти в туалет. Для меня, проведшей детство в моем любимом доме на Змиевском переулке, где вообще не было никаких удобств, это тоже было приключение. Свет в туалете был индивидуальный, каждая квартира имела там свою лампочку, включавшуюся, чтобы избежать возможные злоупотребления со стороны соседей, прямо из квартиры. Нужно было включить свет и бежать проверить, не занято ли заветное место. Если было занято, нужно было бежать обратно, выключить свет и стоять в открытой двери, дожидаясь пока туалет освободится, немедленно включать свет опять и бежать, чтобы опередить возможных других нуждающихся. Ну, а там внутри была красота! Ведь кроме гирлянды лампочек на потолке, были еще и индивидуальные круги, развешенные по стенам, и тут было очень важно не ошибиться и найти свой! Чем не приключение! Особенно для пятилетней девочки, какой я себя помню там в гостях.
Квартира эта казалась безразмерной, ведь после возвращения из эвакуации в ней поселилась и семья моей бабушки Жени, с мужем, свекровью и двумя детьми, потому что у дедушки заняло много времени, больше года, чтобы доказать свои права вернуться в свой дом, построенный еще его отцом-кантонистом, но полностью заселенный людьми, не эвакуировавшимися во время войны. Он смог отвоевать для своей семьи только часть дома, где я и родилась, и провела счастливые девять детских лет.
Лиза всю жизнь проработала в банке. А дядя Исаак был пожарным. А раз он считался неудачником, чего еще ждать от бывшего голубятника. Правда, все семьи очень дружили. Дети их такими близкими уже не были, а мы, внуки и внучки, и вовсе даже не знаем, кто где. Да и разбросало всех от Калифорнии, Нью-Йорк, Флориды и Лонг Айленд до Израиля, Германии, Франции и даже Австралии. А были еще и родственники в Петропавловске-Камчатском. Кто знает, где они, может, уже в Японии? А многие из родных погибли во время войны, на фронте, в Бабьем Яру, во Львове. Дети разъехались, женились, вышли замуж. В квартире на Гоголя остались только тетя Лиза, дядя Исаак и тетя Надя.
Дядя Исаак вышел на пенсию раньше всех, был абсолютно свободен, и взял на себя заботы не только о своей, теперь уже маленькой семье, но и о моей, тоже рано овдовевшей, бабушке. Он приезжал к нам часто, всегда утром, часов в десять. Никогда не звонил, подходил к окну, благо мы жили на первом этаже, и звал бабушку. Заходил в квартиру, всегда со словами: «Я к тебе на пять минут», – хотя ехал на трамвае не меньше часа. Огромный, он ставил себе стул посреди комнаты, снимал неизменную кепку, которую я помню всю свою жизнь, и клал ее на колено. По давно заведенному укладу, я должна была принести ему граненый стакан с хорошо под напором спущенной холодной водой из-под крана, никакой газировки он не признавал. Когда я позже, в конце 80-х, прочитала у Дины Калиновской в повести «О, суббота!» очень похожую сцену, я рыдала, ведь тогда уже никого из этой, такой любимой мною семьи, не было в живых.
Дядя Исаак всегда приносил гостиницы. Иногда это были 100 грамм бабушкиной любимой докторской колбасы из знаменитой угловой колбасной на Бассейной, в которой сейчас магазин дорогой одежды. Или пачка, как они говорили, тонкой соли, или бутылка минеральной воды. Все это он вручал бабушке со словами: «Тебе хорошо для сахара». Так они называли диабет.
Потом они беседовали. Говорили о разном, вспоминали что-то, бабушка всегда рассчитывалась за гостинцы до копейки, он брал деньги, чтобы она не чувствовала себя обязанной, и опять приезжал, иногда дважды в неделю, теперь уже с баночкой бычков в томате. Всегда он находил повод, чтобы приехать поговорить, чтобы бабушка не чувствовала себя одинокой. Минут через 40 он надевал кепку, выпивал еще стакан воды, отказывался зайти перед дорогой в туалет, мотивируя его теснотой, непривычной для него после огромного коммунального. Он всегда уходил со словами: «Мне нужно торопиться, скоро придут на перерыв дети, я должен их покормить». Детьми он называл свою жену Лизу и ее сестру Надю.
Так продолжалось несколько лет. Потом я перешла в девятый класс, училась в первую смену, и о приходах дяди Исаака узнавала только по гостинцам, которые бабушка любила есть вместе со мной. Не знаю, кто подавал ему стакан воды, бабушка или он брал сам, но я уверена, что во всем остальном его визиты оставались неизменными, как и положенная на колено кепка.
Потом не стало бабушки. А потом не стало и дяди Исаака, хотя они оба еще успели погулять на моей свадьбе. На похороны меня не взяли, я была беременна. Где он похоронен, я не помню. И опять же, спросить уже не у кого.
А когда я была в декрете, ко мне, как когда-то дядя Исаак к бабушке, стала наведываться тетя Лиза, которая тоже уже вышла к тому времени на пенсию. Она не приносила гостинцы, но зато научила меня тому, что не успела бабушка, варить манную кашу без комков, печь прозрачные блинчики из того, что есть под рукой, делать домашний творог для Женечки, ежедневно свежий, в микроскопических количествах, так как ребенку не стоит давать еду из холодильника. Откуда она знала об этом, ведь у нее никогда не было детей от голубятника дяди Исаака? И первую в своей жизни фаршированную рыбу я приготовила под руководством тети Лизы на Рош-Ашана, который начала праздновать именно с тех пор.
Дом их все еще стоит, этим летом я была там. В подъезд зайти, конечно, не удалось, дом давно превращен в люксовый с одной или двумя огромными квартирами на этаже. И комната, в которой жили мои родные, из временно двухкомнатной квартиры, наверняка стала опять одной большой комнатой с огромным окном и восстановленной лепниной на потолке. Не знаю только, сохранился ли в ней запах корицы и ванили. Вряд ли.