TOP

Голубь

Платон Беседин

 

Тихон проснулся и понял, что сегодня уже не уснёт. Электронные часы показывали 3:15. Рядом умиротворённо посапывала жена. Тихон огляделся. В темноте комнаты выделялся лишь бледный, наполненный лунным светом экран телевизора.

Нехотя Тихон встал с постели и принялся шарить по столу в поисках сигарет. Найдя пачку, он тихо, не включая свет, прокрался на кухню. Здесь было куда светлее. Прикурив от зажигалки, Тихон смачно затянулся сигаретой. Покурил, вспомнил, что вечером жена приготовила котлеты и полез в холодильник.

Отрезав большие, угловатые ломти пшеничного хлеба, Тихон полил их кетчупом и майонезом. Сверху положил холодные бледно-серые котлеты и принялся жевать. Мыслей не было.

Доев импровизированные бутерброды, Тихон подкурил ещё одну сигарету и уселся на покосившийся табурет. На клеёнке стола толстым пальцем он принялся чертить только ему ведомые узоры.

От котлет и сигарет стало тошно. Тихон выпил холодного чая и принялся думать о работе. Надо сдать шефу отчёт за сентябрь. Сделать сводную таблицу по регионам. Выписать деньги на пятницу. Когда в его мозгу уже чётко сложился день не только сегодняшний, но и завтрашний, пятничный, во всей своей неописуемой разгульной красе, за окном раздалось пение.

Тихон мотнул головой, будто стряхивая дурное наваждение, но пение не угасло. Впрочем, это было и не пение даже, а глухое, утробное мычание заунывного мотива. Тихон прислушался. Мычание нарастало, усиливалось, будто динамиком, и, наконец, прочно закрепилось в его голове. Он и не заметил, как сам стал подпевать.

«Стоп! Какое к чёрту пение за окном? Пятнадцатый этаж всё-таки, – подумал Тихон. – Вот что с людьми делает бессонница! Уже пение за окном чудится. А дальше что? Черти зелёные по стенам поползут?»

Тихон рассмеялся собственным рассуждениям и вновь закурил. Пение прекратилось.

«Другое дело, а то уж было за успокоительным потянулся», – обрадовался Тихон.

Но тут пение возобновилось. И не просто возобновилось, а стало чудовищно громким. От заунывного, тоскливого мычания, проникающего во всё естество кухни и самого Тихона, вдруг звонким, ноющим звуком затряслись стёкла в кухонных окнах. Китайская безделушка, якобы призванная отгонять злых духов, свисающая с люстры, заколебалась, словно при сильном ветре, и занялась переливчатым звоном.

«Ну, дела! Что там, чёрт возьми, происходит? Соседи гуляют, что ли? Совсем охренели!» – психанул Тихон и полез открывать щеколду окна.

В лицо ему пахнуло ночной прохладой. Тихон шумно втянул ноздрями воздух, полнящийся осенними ароматами. Однако очарование ночи заняло его лишь на миг. Он вновь напрягся, стараясь понять, откуда идёт мычание. Тихон пристально вслушался в ночь. Мычание прекратилось. Только где-то вдалеке грохотало ночное шоссе.

Успокоившись, Тихон принялся закрывать окно, но пение возобновилось. Вновь затряслись стёкла, вновь всколыхнулся китайский амулет. Тихон высунулся из окна – пение прекратилось. Он отошёл от окна – пение возобновилось.

Так, будто чёрт из табакерки, Тихон хаотично высовывался из окна, а пение то появлялось, то пропадало.

«Будьте вы прокляты!» – почти вслух заорал Тихон и, зажав уши руками, бросился к холодильнику. Там, на боковой полке, гордо возлежала припорошенная инеем бутылка водки. Тихон нервно скрутил крышку, схватил стакан, налил себе и, не закусывая, выпил. Тут же повторил процедуру.

Водка приятной теплотой разлилась по телу, и на мгновение Тихон успокоился. Он даже потянулся за солёными закусочными огурцами, когда мычание буквально разорвало его барабанные перепонки. Стакан выпал из его рук и разбился о кафельный пол.

«Убью, суки!» – вскричал Тихон и ринулся к открытому окну.

Пунцовый от ярости он высунулся в ночь и заорал:

– Заткнитесь, падлы!

Но всё и так полнилось тишиной. Тихон, не веря себе, нервно подёргал головой, чтобы убедиться в том, что мычания нет.

– Ага, сейчас я назад, к холодильнику, а вы, гады, опять замычите! Не пойдёт! – зло проговорил он.

И в тот миг, когда Тихон сказал это, слева от него раздалось едва слышное пение. Оно шло из-за угла дома и, как ноющий нерв, раздражало всё естество Тихона.

«Убью на хрен!» – подумал Тихон и принялся просовываться в окно.

За окном кухни, вдоль грязной, облупленной стены двадцатиэтажного дома, тянулся длинный, окольцовывающий карниз. Вылезти на него, на высоту пятнадцатого этажа, – такого раньше с Тихоном не случалось, но сейчас, в эту странную ночь, то ли он слишком много выпил, то ли бессонница заела его, то ли жажда прервать поющее мычание стала так сильна.

Тихон, полный неведомой для него, истинно демонической решительности, на четвереньках полз по карнизу, вжавшись в стену дома. Он полз на гнусное мычание, которое с каждым его движением становилось всё явственнее и раздражительнее.

На угла дома Тихон остановился. Ему вдруг стало страшно. Только сейчас он понял, что делает.

– Не смотри вниз! Не смотри! – прошептал он себе.

Ползти назад? Или добраться до источника мычания? Тихон выбрал второе. Во-первых, он не любил останавливаться на полпути, а, во-вторых, он знал, что как только вернётся в кухню, мычание станет невыносимым.

Обогнув, как черепаха, угол дома, Тихон увидел сидящего на карнизе голубя. Впрочем, голубем это было только с виду. Существо сразу показалось Тихону чем-то по-настоящему странным. Голубь был огромный, почти с маленького телёнка, а посреди его груди, на серебристом оперении, красовался кровавый круг. Но больше всего Тихона поразили глаза загадочного существа. Они были иссиня чёрными, окаймлёнными огненными дужками, а в их центре сияли ярко-жёлтые зрачки в форме звезды. Голубь мычал тот самый мотив, что так бесил Тихона.

– Чо надо? – неожиданно злобно прокаркал голубь.

Он не ворковал, а именно каркал, как древний, больной бронхитом ворон.

– Так это ты, сука, мычишь? – не менее злобно прокричал Тихон.

– Ну я. И чо?

От такой наглости Тихон обалдел. Она смутила его даже больше, чем то, что голубь вообще мог разговаривать. Тихон уставился на это нахальное существо мрачным, тяжёлым взглядом. Но голубю, казалось, было абсолютно всё равно. Он продолжал мычать свою заунывную мелодию, исходившую из его нутра.

Тихон пожалел, что не взял с собой водки.

– Ты чо пялишься, дядя? – прокаркал голубь и – боже мой! – когтистой лапой всунул себе в клюв сигарету.

– Ты кто такой?! – срываясь на хрип, проорал Тихон.

– А ты кто такой? – закуривая, парировал голубь.

– Я – Тихон, жилец этого дома, которому ты, гнида, не даёшь спать.

– А я… пожалуй, что Петька, – осклабился в наглой ухмылке голубь.

– Какой такой Петька?

– А ты, какой такой Тихон?

– Что значит какой? Тихон Серафимов, жилец, – смутился Тихон.

– Знаем, знаем, – выплюнул сигарету голубь. – Серафимов, из шестьдесят шестой квартиры. Жена Валентина. Детей нет, и не хочешь. Состоишь на паршивой работёнке. Простатит, кстати, начинается, – добавил голубь.

– Какой простатит? – совсем ошалел Тихон.

– Как какой? Самый, что ни на есть, настоящий. Массаж надо делать, – задумался голубь. – Весьма неприятная вещь, надо сказать.

– А ты откуда знаешь? – Тихону захотелось в туалет.

– А как не знать? Всё о тебе знаю. Даже то, что ты, Серафимов, о себе не знаешь.

– Это как, простите?

– А так! Впрочем, ты не суетись. Всё как у людей. Живёшь, жрёшь, срёшь. Стало быть, ведёшь паразитический образ жизни, – прокаркал голубь.

– Почему это? – обиделся Тихон.

– А какая польза от тебя, Серафимов? – звёздные зрачки голубя вперились в испуганное лицо Тихона.

– Как какая?

– Ну, какая?

Тихон подумал. Неуверенно начал:

– Компании на работе пользу приношу. О людях забочусь. Жену, наконец, люблю.

Голубь залился каркающим смехом. Вновь закурил.

– Вот оно как, Серафимов! Стало быть, пользу приносишь. Жрал, небось, котлеты сегодня?

– Ел, – кивнул Тихон.

– Раз ел, так умей отделять от них мух. То, что ты сказал, Серафимов, это так, до балды. Отчётики твои гневные, которые калякаешь ты на подчинённых, они же ведь в надежде на повышение. О людях ты заботишься? О себе ты, Серафимов, заботишься. Всё думаешь, как пузо своё набить да водочки с огурцом хрустящим выпить, а о людях ты, шельмец, и не думал-то никогда. Да вот давеча, – голубь прикрыл глаза, – точно, оттолкнул старуху в метро, приятеля обманул, когда в кабак шли, а что ты, гад этакий, дома пьяный устроил…

Тихону стало страшно. Так страшно, что захотелось лучше вниз, солдатиком на бетон, чем здесь, на карнизе. С этим чёртовым голубем. Но Тихон всё же был не из робких, а потому решил возразить:

– Ну а жена? Жену-то я люблю.

– Любовь, – особо зло прокаркал голубь, – это тебе не духи на восьмое марта. Любовь – это чувство высокое, Серафимов. Хотя… и не чувство вовсе. Помнишь, как от Иоанна сказано, Бог есть любовь.

– Я в теософии не очень.

– А это не теософия, Серафимов! – заорал почти человеческим голосом голубь. – Это истина вечная, которую вы, серафимовы, решили отложить до лучших времён.

Страх Тихона прошёл. Появилось жгучее любопытство. И он вдруг решил поспорить:

– А тебе-то откуда известно, что Бог есть любовь? Да и вообще, есть ли Бог в принципе?

– Ой, Серафимов, Серафимов, – покачал огромной головой голубь, – что ж ты, отродье бесовское, вопросы задаёшь риторические. А откуда известно мне? Так оттуда и известно…

Голубь тыкнул когтем в ночное, беззвёздное небо. Тихон запрокинул голову вверх, чтобы увидеть то, что до этого не видел, но на чёрном куполе была всё та же сгустившаяся чернота.

– Нет там ничего, – зло пробубнил Тихон.

– Нет, говоришь? Так и тебя тогда нет, – спокойно промычал голубь.

– И Бога нет, и тебя нет, – продолжал бубнить Тихон.

– Это что ж такое получается? Мы тут стоим, языками чешим, а ты, значит, утверждаешь, что меня нет. Обидно, братец, – вскипел голубь.

– Это сон, всего лишь сон, – словно мантру зашептал Тихон.

Голубь вдруг больно клюнул его в правое плечо. Тихон отшатнулся, взмахнул руками, потерял равновесие и, чуть было, не упал с карниза, но удержался. Только чёрные пятна промелькнули перед глазами.

– Больно, сука! – пробормотал Тихон и изо всех сил прилепился к карнизу.

– Больно, говоришь? Что же за сон такой, Серафимов, в котором больно?

– И такое бывает. Всякое бывает. Но я точно знаю, что тебя нет.

– Завёл шарманку, нигилист проклятый. Знает он, – голубь передразнил манеру говорить Тихона. – Что ты можешь знать, Серафимов? Да и что ты называешь знанием?

– Ну, – Тихон вытянул руку перед собой, – вот, например, я знаю, что у меня есть правая рука.

– Правда? – потянулся голубь.

И как только он прокаркал это, правая рука Тихона вдруг куда-то исчезла. Это событие привело Тихона в чрезвычайное изумление. Он вдруг принялся елозить по кругу, будто юла, шаря одной рукой вокруг, словно слепой, пытающийся нащупать невидимый предмет. Наконец, Тихон остановился и как-то уж слишком обречённо попросил:

– Верни руку, Петька.

– Стало быть, Серафимов, ты знаешь то, чего нет на самом деле, – не обратил ни малейшего внимания на просьбу Тихона голубь, – а коли так, то мнения твои – фикции.

– Верни руку, сволочь! – вновь повторил Тихон.

– Бога-то нет Серафимов. Стало быть, и креститься не надо, а для чего рука ещё, как не для крестного знамения?

– Верни руку, Петя, – почти плача, прошептал Тихон.

– Не для того руку ты пользуешь, – прокаркал голубь, но руку вернул.

Лицо Тихона просветлело. Он осторожно, с опаской ощупал невесть откуда взявшуюся руку. Подёргал пальцами и даже попытался нащупать пульс. Голубь лишь равнодушно наблюдал за происходящим. Когда Тихон вновь уверился в наличии собственной руки, то решил согласиться со всем, лишь бы остаться живым и невредимым.

– Хорошо, – сказал он, – дурацкие у меня знания.

– Что ж ты так быстро от убеждений своих отказываешься? А, Серафимов?

– Уверовал.

– В кого ты уверовал, Серафимов? За задницу ты свою трясёшься, а не уверовал. За задницу, а надобно за душу, – звучно прокаркал голубь.

– Надобно, – глухо повторил Тихон.

– Не веришь ты ни во что, Серафимов. И безверие твоё от лени.

Видя, что голубь подобрел, Тихон решился:

– Ты чего хочешь?

Голубь, казалось, удивился.

– Я!? Это ж ты ко мне приполз.

– Я?

Тихон подумал, что такой глупости он бы не сделал, но тут же вспомнил.

– Точно, я. Приполз, чтобы ты не мычал.

– А это, – голубь поучительно, как лектор перед аудиторией, поднял коготь вверх, – мое личное дело.

Тут Тихон подумал, что лучше всю жизнь слышать заунывное мычание голубя, чем ещё раз встретиться с ним вживую.

– Так ты, Петька, Бог? – уважительно сказал он, стараясь вложить в охрипший голос весь свой подхалимаж.

– Я? – голубь задумался. – А почему бы и нет? Для тебя, Серафимов, может, и Бог. Это ж всё от контекста зависит.

– Но ведь Бог, – прохрипел Тихон, – он добрый.

– Эх, Серафимов, Серафимов, жил, жил, а ума не нажил. Так дураком и помрёшь.

И на этих словах голубь расправил крылья, которые, казалось, заслонили собой луну, издал гортанный звук и клюнул Тихона прямо в глаз. От чудовищной боли Тихон чуть не потерял сознание. Правой рукой, которой совсем недавно был лишён, он зажал вытекающий глаз.

– За что?! – прокричал Тихон.

Но голубь не обратил внимания на его крик. Он продолжал клевать Тихона своим стальным клювом, пробивая череп и вырывая клочья мяса. Совсем скоро Тихон остался без куска носа, нижней губы и обоих глаз. Обезумевший от боли, отчаяния и нереальности ситуации, он вскочил на ноги, пытаясь бежать, но, слепой и обессилевший, заплёлся в собственных ногах. На миг замерев над пропастью ночи, Тихон устремился на её самое дно, слыша карканье голубя:

– Лети, Серафимов, лети!

Перед глазами Тихона разверзлась страшная, гнетущая тьма. Он падал вниз, понимая, что через миг вся его масса, помноженная на ускорение свободного полёта, столкнётся с землёй, навсегда прекратив своё бытиe.

«Погибну! Погибну!» – думал Тихон.

Его жизнь не проносилась перед глазами. Он думал о голубе.

«Лети, лети, кажется, так он мне сказал, – вдруг вспомнил Тихон. – А что, может, и вправду?»

Однажды он прыгал с парашютом. То ощущение полёта вновь вернулось к нему. Он представил, как спасительный купол раскрывается над головой, позволяя плавно спикировать за землю.

Тихон расставил руки. Воздушные потоки тут же окутали их, пронизывая каждую клеточку. «Лети, лети!» – подумал Тихон и принялся махать расставленными в стороны руками.

Первые попытки давались Тихону чудовищными усилиями, всё его тело, казалось, разрывалось от невыносимого напряжения, а каждое мышечное волокно вытянулось в струну. «Дорогу осилит идущий», – вспомнил Тихон и замахал руками из последних сил.

И вдруг на миг он повис в воздухе, застыл, как невесомое изваяние.

«Неужели?» – подумал Тихон, и как только он понял, что замер в воздухе, вновь устремился вниз. – «Лети! Лети! И ни о чём не думай!»

Тихон замахал руками, отключив разум. Он слился с воздушной массой, став её невидимой, невесомой частью. И как только он освободил себя от ощущения присутствия тела, а сознание – от мыслей, падение прекратилось. Тихон застыл посреди бескрайней ночи, став почти прозрачным, застыл и тут же устремился вверх, к тёмному, накрывшему всё сущее небу, на котором загорались первые, крошечные звёзды…

Когда Валя проснулась от дребезжания будильника, первым делом улыбнулась. Такая у неё была привычка – улыбаться новому, грядущему дню. Сладко потянувшись, она встала с постели, нацепила тапочки и пошла на кухню. Прежде всего, с утра она заваривала кофе.

На кухне было холодно. Валя поёжилась, сбрасывая с себя последние остатки дрёмы, и закрыла настежь распахнутое окно. Потянувшись за кофе, она увидела следы на столе, свидетельства ночного бдения мужа. Клеёнчатая скатерть была заляпана пятнами кетчупа и майонеза, среди которых застыли хлебные крошки. Прямо в центре стояла раскрытая алюминиевая кастрюля с котлетами. Но больше всего Валю возмутила бутылка водки и разбитый стакан.

– Вот паразит! Всё ему неймётся выпить! – вскрикнула Валя и побежала в спальню.

Распахнув настежь шторы, пуская солнечный утренний свет, она бросилась к мужу, но почти сразу же остановилась. Его лицо было мертвенно бледным, а глаза широко раскрыты. Синюшные губы не оставляли сомнений в самом страшном.

– Господи, Тихон! – выдохнула Валя и заплакала.

Она кинулась к нему на шею и залилась слезами. Выплакав, казалось бы, все слёзы, Валя встала и перекрестилась.

– Чего ревёшь, дура? – вдруг раздался голос.

– Тихон?

– А кто ж ещё?

Тихон встал с постели, сбросив одеяло прямо на пол. Его лицо было ещё бледно, но губы заметно порозовели. Он расправил плечи и уставился на жену:

– Ты чего с утра ревёшь?

– Ничего, почудилось, – прошептала Валя и вновь перекрестилась.

– И креститься начала. Ты ж в Бога не веришь, – нахмурился удивлённый Тихон.

– Господь с тобою! – взмахнула руками Валя и добавила. – Ты, Тихон, спал с открытыми глазами.

Тихон вдруг вспомнил свой странный сон. И мычание, и голубя, и полёт. Он помотал головой, будто в забытьи, и пробурчал себе под нос:

– Приснится всякое…

Потом посмотрел на жену и прикрикнул:

– Чего стоишь? Грей котлеты! На работу пора!

Валя рассмеялась и бросилась на кухню. Тихон ещё раз встряхнул головой. Он провёл рукой по волосам, и рука сделалась липкой. От ладони неприятно пахло.

Тихон подошёл к зеркалу и принялся тщательно смахивать с волос голубиный помёт. Точно такой, как видел, будучи мальцом, в голубятне у деда…

[divider]

Платон Беседин
Киев

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin