Марина Ефимова
Марина Ефимова помнит многое и многих и об этом рассказывает. Очень интересно. Свои зарисовки она называет «Ностальгические записки» и регулярно читает их на Радио Свобода. Признаться, я увлекся воспоминаниями Марины Ефимовой, нахожу их в подкастах и либо слушаю, если еду в машине, либо читаю, если уже дома. Всем нашим читателям тоже рекомендую. Предлагаю отрывок, а все тексты Марины Ефимовой вы можете найти здесь: https://www.svoboda.org/author/24.html
Александр Росин.
Я пытаюсь вспомнить, когда влюбилась в русский язык. По-моему, первым человеком, подарившим мне это ощущение, был Корней Чуковский.
Первый осознанный восторг от использования слов – лет в 10, из книжки Чуковского «От двух до пяти». Книжка «От двух до пяти» приучила меня вслушиваться в детскую речь. Моя младшая дочь Наташа в детстве перенимала взрослые выражения и интонации и использовала в самый неожиданный момент. Мы с подругой долго и горячо о чем-то спорили. Наташа напряжённо слушала и, дождавшись паузы, сказала решительно: «Вот и я говорю…».
Однажды она долго выклянчивала у меня квас, который я побаивалась ей давать. Получив, наконец, маленький стаканчик и отходя с драгоценной ношей, трёхлетняя Наташа пробормотала: «Хамство какое!».
Все народные сказки дети моего поколения читали в обработке, пересказах или переводах – Аксакова, Тургенева, Введенского, Салье, Любарской, Чуковского, Маршака и, конечно, Алексея Толстого. Мы воспитывались на их языковых находках, на их юморе и вкусе.
До сих пор помню, каким подарком в детстве был «Золотой ключик, или Приключения Буратино» Алексея Толстого. Мне впервые читали эту прелестную сказку при свете «коптилки», во время Ленинградской блокады, и мама со слезой, а я со смехом повторяли: «Закроешь глаза – есть манная каша с малиновым вареньем, откроешь глаза – нет манной каши с малиновым вареньем».
Сейчас я вспоминаю, что язык в детстве воспринимался больше через смешное, чем через красивое. Поэтому я так любила сказки Киплинга в переводах Чуковского и сказки Евгения Шварца. Среди моих московских, киевских, рижских знакомых не многие ценят и перечитывают Зощенко. Иногда мне кажется, что он стал специфически ленинградским писателем – может быть, из-за неброской иронии его стилистических изысков. В одной из историй «Голубой книги», например, жена говорит мужу, собравшемуся вступить в партию: «Ты у меня прямо как ребенок – ко всему тянешься». Или, скажем, такой психологический поворот в рассказа «Об одной корыстной молочнице»: «Вот, значит, помер у ней муж. Она, наверное, сначала легко отнеслась к этому событию. “А, – думает, – ерунда!”. А потом видит – нет, далеко не ерунда!». Или вот такой завиток в рассказе «Мелкий случай из жизни»: «Всё у него сложилось хорошо, он и комнату уже получил, набил в стену гвоздей для уюта»…
Я была ужасно огорчена, когда моя дочь Наташа после года жизни в Америке начала терять русский язык. У нее явно пропало удовольствие от русского чтения. Я спросила: «Тебе что, скучно?», и она сказала; «Мама, да я не понимаю ничего». – «Как?! Ну, например, какое слово ты не поняла?». И она сказала: «калитка». После этого у меня опустились руки. И то, что Наташа теперь абсолютно двуязычный человек – исключительно её собственная заслуга. Впрочем… не только её. Когда поднялся Железный занавес, одним из первых у нас побывалАнатолий Найман – поэт, писатель и наш близкий друг. Наташа видела его последний раз в свои пять лет, а теперь ей было 16. Она лишь смутно помнила Толю, стеснялаяь его, а он говорил ей: «Наташка! Ты, ведь, мой друг детства!». Толя Найман – гений беседы, дивный рассказчик, язвительный и остроумный импровизатор. Поэтому после 10 лет разлуки мы упивались его рассказами, вспоминали, хохотали и не могли наговориться. В какой-то момент я заметила, что Наташа встала и ушла к себе в комнату. Я пошла за ней. Наташа сидела на кровати и всхлипывала. Увидев меня, смахнула слезы и сказала сердито:
– Ну, всё, придется мне выучить этот ваш с Найманом язык.
И выучила.