Киноочерк
Вместо предисловия.
Недавно в интернетном «Живом журнале», где мы открыли полпредство «Флориды»(http://florida-rus.livejournal.com), я случайно наткнулся на любопытное обращение: «Господа, подскажите, кто стал прототипом главного героя романа Дудинцевa ”Белые одежды”? Писатель представляет Дежкина как своего весьма близкого знакомого, и хочется верить в реальность этого человека. Откликнитесь, кто знает!»
Напомню, речь в романе, вышедшем в 1988 году, шла о погроме в конце 40-х годов 20 века советской биологической науки и конкретно – генетики. Вопрос мне показался интересным и потому еще, что относительно недавно, в беседе в редакции с автором нашего журнала кинорежиссером Игорем Войтенко, эта тема была затронута. Набираю его телефон в Тампе.
– Саша, да, я знаю, кто на самом деле этот Федор Иванович Дежкин. Обрати внимание на титульный лист романа. Там посвящение писателя: «Н.А. и А.А. ЛЕБЕДЕВЫМ».
– Игорь, но ни мне, ни, думаю, читателям эти имена абсолютно ничего не говорят.
– Все так. Но поверь, жизненные коллизии именно этих людей, добавлю, – потрясающих людей, бескорыстных тружеников науки – Нины Александровны и Александра Алексеевича Лебедевых и легли в основу сюжетной линии романа. Я познакомился с ними в далеком 1964 году, еще студентом. А вот документальный фильм о Лебедевых мне разрешили снять только после публикации ”Белых одежд”, хотя я неоднократно подавал заявку в Кинокомитет. К сожалению, картина вышла в тяжелые годы, в период распада СССР. Властям было не до нас и не до кино. В общем, фильм до зрителя не дошел, ибо кинопрокат был уже разрушен до основания.
– Раз так, может быть, ты подробнее расскажешь об этих людях в журнале?
– Тебе, как редактору, видней. Давай попробуем. Только сделаем это в необычной для журнала форме: в виде киноочерка. Мне кажется, будет и понятней, и наглядней.
На том и порешили.
[divider]
Александр Росин
редактор
*****
С довольно высокого холма открывается обширная панорама на озеро Донцо и одноименную деревеньку на высоком его берегу. Мрачные тучи до горизонта. Разбитая дорога взбирается на холм. По ней, разбрызгивая грязь, тяжело ползет к деревне старенький голубой фургон-автолавка. Машина, наконец, въезжает на единственную улицу деревни, и шофер гудками извещает жителей о своем прибытии. Залаяли собаки, захлопали калитки. Автолавка встала на каменистой площадке посреди деревни. Немногочисленные жители, в основном старики и старушки, создали небольшую очередь. Рассматривают разложенный в кузове немудреный товар: хлеб, соль, рыбные консервы… Видно, что и этот скудный ассортимент им в радость.
Выпишется бегущей строкой и исчезнет надпись:
ДЕРЕВНЯ ДОНЦО. ЛЕНИНГРАДСКАЯ ОБЛАСТЬ. 1990 ГОД.
С крыльца неказистого бревенчатого дома сходит пожилая женщина в старенькой нейлоновой куртке, в галошах на толстый шерстяной носок. Обходя колдобины и лужи, по узкой улочке она тоже направляется к автолавке.
Заметив подходящую женщину, вся очередь раскланивается с ней.
– Здравствуйте, Нина Александровна. Здравствуйте, голубушка. Проходите вперед – вы человек занятой, а наше дело стариковское. Нам не к спеху.
– Спасибо, дорогие. Спасибо.
Нина Александровна берет несколько буханок хлеба, консервы. Спрашивает, не привезет ли водитель в следующий раз чай и сахар. Тот отвечает, что на базе кроме старых макарон уже ничего не осталось. Еще раз поблагодарив жителей деревни, Нина Александровна возвращается к своему дому. Навстречу ей, шлепая ботиками, бежит шестилетняя внучка Оля.
– Бабушка, а мама еще в поле. А ты что купила? – и осматривает на ходу бабушкину сетку.
– Ничего нет, миленькая. Вот хлеб, да килька в томате.
Тщательно вытерев ноги о тряпку, Нина Александровна входит в дом.
Звучит закадровый голос автора: – Вот уже почти 30 лет селекционер, доктор биологических наук Нина Александровна Лебедева живет и работает в этой глухой деревушке на 101-ом километре от Ленинграда. Рядом с ней трудится ее дочь Вера – тоже селекционер, кандидат наук. Буквально перед началом наших съемок неожиданно, от кровоизлияния в мозг скончался муж Нины Александровны – Александр Алексеевич. До последнего дня он был в поле рядом с женой и дочерью. Этой семье посвятил свой знаменитый роман ” Белые одежды” писатель Владимир Дудинцев.
Обычная деревенская изба. Окна с комнатными цветами. Нина Александровна сидит за выскобленным деревянным столом, заваленным стопками фотографий и документов, и рассказывает автору:
– Судьба совершенно случайно столкнула меня с Дудинцевым. Я читала его ”Не хлебом единым”, и мы с мужем очень высоко оценивали эту книгу. Но я никогда не думала, что мне придется встретиться, работать и дружить с этим человеком. Дело было так. В 1963 году в Ленинграде проходил Второй конгресс по полиплоидии. После знаменитой сессии ВАСХНИЛа 1948 года, где Вавиловская школа генетики с высокого покровительства Сталина была окончательно разгромлена Лысенко, прошло всего 15 лет. Генетика была еще в полном загоне. Но не смотря на это, конгресс состоялся, и я сделала там доклад о своих исследованиях, которыми тайно занималась после окончания университета, с 1948 года. Доклад очень хорошо приняли, говорили, что работа имеет огромное практическое значение для развития генетики. Но после моего выступления председатель конгресса зачитал письмо из Всесоюзного Института Растениеводства, который до войны основал выдающийся биолог Николай Иванович Вавилов и где я тогда работала. В письме говорилось, что я обманываю научную общественность, что никаких полиплоидов картофеля у меня нет. И вообще среди сотрудников ВИРа я не числюсь..
Разразился скандал, многие ученые, которые хорошо знали меня, кричали: «Позор академику Сизову!», – а именно он тогда замещал уехавшего в экспедицию директора института академика Жуковского.
– Как же случилось, что Вас не оказалось в списках сотрудников института?
– Все очень просто. Мой стаж в ВИРе к этому дню был уже почти 10 лет. Но за все эти годы я не получила там ни одной копейки заработной платы. Ни одной. Вот отдел кадров и считал, что я у них не работаю. В 1950 году, задолго до этого конгресса, я защитила в ВИРе диссертацию и сразу же уехала к мужу в Германию. Он служил там в советской военной администрации, а я устроилась консультантом по вопросам сельского хозяйства и занималась проблемами борьбы с колорадским жуком.
Спустя три года мы вернулись в Ленинград, и я сразу же пошла в ВИР, потому что академик Жуковский, очень интересовался моими работами по полиплоидии и постоянно писал в Германию, что место научного сотрудника в его институте мне всегда обеспечено.
– То есть Жуковский знал о Ваших подпольных исследованиях?
– Не только знал, но всячески поощрял и помогал. Будучи аспиранткой, я делала две работы сразу. Одну, в лабораториях института, для официальной защиты, по классическим, мичуринским методам преодоления нескрещиваемости. Другую – фактически на кухне своей крохотной однокомнатной квартирки, по полиплоидии, т.е. по искусственному изменению числа хромосом в клетках. И эту деятельность надо было тщательно скрывать. Даже само слово ХРОМОСОМЫ в то время было под запретом.
От Жуковского я тайно получала колхицин. Это такое вещество, под воздействием которого клетки мутируют. Жуковский как-то сказал: «Ниночка, Вы не обращайте внимания, что на погромной сессии ВАСХНИЛА в 1948 году я выступил на стороне Лысенко. Если бы я этого не сделал, на мое место поставили бы какого-нибудь лысенковца и тогда Вы вообще бы не смогли заниматься своим делом».
Поясняя, Нина Александровна показывает нужные фотографии: – Вот это академик Жуковский, а я слева стою. Это мы на опытных полях ВИРа сняты. А вот здесь мы с ним в лаборатории. Ну вот, прихожу я после Германии к Жуковскому, а он извиняется и говорит: «Нина Александровна, к сожалению, сейчас в институте нет ни одного свободного штатного места. Вы можете пока поработать без заработной платы, а я сделаю все возможное, чтобы у Вас были условия для продолжения работ по полиплоидии?»
Я ответила, что, конечно, могу. Муж тогда получал где-то 250-300 рублей, потребности у нас были скромные, нам вполне хватало. И Жуковский был верен слову: мне дали участок в поле, парники и самое ценное для работы – треть круглогодичной, отапливаемой теплицы. Я тогда с дикими видами картофеля работала, а их родина – Южная Америка. И в нашем климате этим растениям тепла не хватало и клубни часто не вызревали. А с такой теплицей эта проблема начисто отпадала.
– И что же, Вы так все эти годы без зарплаты и проработали ?
– Да, все. Мне как-то неудобно было напоминать об этом. К тому же я понимала, что таких прекрасных условий для работы я больше не получу нигде. И я это, с одобрения мужа, очень высоко ценила. Так что никакой я не альтруист.
– Хорошо, вернемся к тому конгрессу и к Дудинцеву.
– Я тогда очень переживала из-за пасквиля родного института. После заседания ко мне подошел какой-то человек, представился. Но я его вполуха слушала, расстроена была. Он говорит: «Я очень хочу с Вами познакомиться. Можно проводить Вас ?» – И вот приходим ко мне. Он представился еще раз. И только тут я поняла, что это тот самый Дудинцев, который написал « Не хлебом единым». Потом пришел Саша, и мы с Дудинцевым проговорили до утра. Я ему рассказала о сути и проблемах генетики, о том, как избежала тюрьмы за свои работы. В конце разговора он сказал, что хочет поближе познакомиться с этой гонимой наукой и попросил разрешения пожить у нас.
«Вот Вы на конгрессе показывали великолепные пластинки с хромосомами. Сколько времени займет, чтобы я освоил цитологию?» – спросил он. Я говорю, что у меня своя методика разработана, и из Германии я привезла очень хороший инструмент и микроскопы, так что, если он человек способный, то недели за три освоит. Мне как-то аспиранта прислали. Так я его отчислила, за год работы он не мог освоить цитологию. А Дудинцев уже через две недели делал прекрасные препарты, подсчитывал без ошибок хромосомы в клетках и был одержим: а это почему необходимо делать так? А это?
На протяжении многих лет Дудинцев приезжал к нам в Ленинград, и сюда, в деревню, до которой ни один автобус не ходит. Он работал наравне с нами. Что делали мы – делал и он. Прививки делал – я его и этому обучила. Чем больше он вникал в генетику, тем больше понимал, что будущая книга будет о ней, будет делом его совести и жизни. Так постепенно у него и вызревал замысел нового романа. Он решил назвать его ”Неизвестный солдат”. И вот этим солдатом он хотел сделать меня, что я вот работаю, вроде, подпольно, денег не получаю. А в конце 50-х годов мы тяжело стали жить: мужу по состоянию здоровья определили пенсию в 120 рублей. 40 мы отдавали родителям, а на 80 жили втроем – у нас уже дочь росла. Дудинцев, конечно, видел наши материальные затруднения, и всегда приезжал из Москвы то с окороком огромным, то привозил необычайно вкусную колбасу. Я то понимала, что он старается нас подкормить, делая это очень деликатно. А по поводу ”Неизвестного солдата” в моем лице я была категорически против. Я считала, что это несправедливо будет. Беды генетики – это ведь не только мои личные беды. Много ученых- биологов сгинули в ГУЛАГовских лагерях, а я то уцелела. И я взяла с него слово, что он меня главным героем не выведет. Но я ему буду помогать по всем вопросам генетики. И Дудинцев придумал новый сюжет. Больше 20 лет он работал над книгой. Я несколько раз прочитала ее в рукописи, и мы выправили тщательно все, что касалось науки.
Я посоветовала отдать роман для публикации в журнал ”Нева”, но оказалось, что у Дудинцева уже заключен договор с ”Новым миром”, редактором которого тогда был писатель Карпов. И вдруг Владимир Дмитриевич звонит и говорит, что забирает роман от Карпова – тот все страницы романа, где говорилось о КГБ, отнес для согласования на Лубянку. Дудинцева вызвал туда какой-то большой начальник и сказал: «В романе все правильно описано. Печатайте!»
И тем не менее Карпов требовал изъять из книги все страницы о КГБ. А вот редактор ”Невы” Борис Никольский не испугался и напечатал роман полностью. А теперь у меня и отдельная книга есть.
Нина Александровна уходит в смежную комнату и выносит толстую книгу в темном переплете. Открывает ее.
– Вот она. Могла ли я думать тогда, после окончания конгресса, что так все получится.
Камера наезжает на рукописные строки Дудинцева с благодарностью Нине Александровне за неоценимую помощь в работе.
Раннее утро. Слегка дымится озеро от оседающего тумана.
У бревенчатого деревенского склада стоит УАЗ с прицепом. Вера, дочь Нины Александровны, выносит из склада тяжелые ящики с картофелем и укладывает их в прицеп.
В этом эпизоде голос Нины Александровны звучит за кадром.
– Я когда в университет на биофак поступала, уже твердо знала, что буду заниматься картофелем. Нет в России ни одной культуры, которая бы была так желанна народу и в то же время так подвержена болезням. Даже страшно подумать, если картофель из продажи исчезнет.
Полевой участок опорного пункта Института генетики в деревне Донцо. По сути это хорошо обработанное поле с забором из проволоки. Нина Александровна, одетая в теплый ватник, раскладывает по нарезанным рядкам белые деревянные таблички с номерами.
– И хоть говорят, что картофель – второй хлеб, для многих это первый хлеб. Вот взять нашу деревню. Хлеб сюда привозят раз в две недели, и люди питаются в основном картофелем. И таких деревень десятки тысяч. По-существу, вся коренная Россия объявлена неперспективной, где нет уже ни магазинов, ни школ.
Нина Александровна топором вскрывает один из ящиков, вытаскивает из него несколько пакетов с клубнями и, сверяясь с журналом, начинает раскладывать их в междурядья. За кадром продолжает звучать ее голос:
– По питательной ценности картофель не уступает никому. Вот, взять капусту. И щи без нее не щи, и соленая хороша. Но это не хлеб. А картофель – хлеб! Крахмала много. И белка, который по структуре не отличается от белка мяса. И аминокислоты картофеля как у мяса. Картофель может заменить человеку все.
Пока Нина Александровна раскладывает пакеты, Вера с лаборанткой прокапывают дорожки для отделения сортов друг от друга, топором вгоняют в грунт таблички с номерами. После этого Вера раскладывает из пакетов в рядки уже проросшие клубни.
– Да вот беда: у картофеля тьма страшных болезней: фитофтора, нематода, ризоктония. Жуткие вирусы Х и Y. Больше 150 недугов… И человечество не может с ними справиться. Никакая химия не помогает. От химии вирусы мутируют и порой становятся еще более агрессивными. Вот взять фитофтору. По существу – это картофельный спид. Фитофтора любит влагу, и все наше Нечерноземье – настоящий рай для этой болезни. В особо дождливые годы фитофтора на 70 процентов поражает картофель еще в поле. Убранный картофель, как правило, сырой и грязный, везут на базу и закладывают на хранение. А через месяц-другой все овощи списывают – там уже одна гниль.
Вечером, дома, Нина Александровна при свете настольной лампы приводит свои дневные записи по учету посаженного материала в порядок. За кадром продолжается ее рассказ.
– Устойчивость к болезням культурным растениям можно передать только от дикарей, от их предков. Тут я всегда следовала заветам академика Вавилова.
Начался новый трудовой день семьи Лебедевых в поле. Рядами лежат глиняные горшочки разных размеров. Лаборантка набивает их специально подготовленной почвой, после чего Вера высаживает в каждый горшочек по одному крохотному, с лесной орех, клубеньку.
– Здесь, в деревне, мы высаживаем всю свою коллекцию дикарей, больше 250 образцов: из Чили, Мексики, почти всех стран Южной Америки. Это бесценный, золотой фонд. Я эту коллекцию по крупице, по клубеньку собирала и поддерживала всю жизнь. Без нее я, как селекционер, ничто. Вот взять любой дикарь. Урожайность у него ничтожная, клубни просто крошечные, а вкус порой вообще отвратительный. Но он зато имеет огромную устойчивость к болезням, переносит низкие температуры. В Мексике, например, больше 150 расс фитофторы. И в этих жутких, казалось бы, абсолютно гибельных условиях, картофель выживает. Но вся беда в том, что передать полезные свойства дикарей культурным сортам раньше было делом безнадежным: в процессе эволюции эти виды очень далеко разошлись и не могли скрещиваться. Как, например, не может быть потомства между кошкой и собакой. Традиционные методы селекции, которые насаждала школа Лысенко, здесь бессильны. Нужно было искать новые подходы. А их могла дать только по-настоящему научная генетика. Вот этим я и занималась. Подпольно, как партизан, ведь уже скончались в тюремных застенках подвижники генетики академик Вавилов, профессор Карпеченко. Шли аресты.
Заставка киножурнала «Новости сельского хозяйства. № 10. 1967 год».
На кадрах Нине Александровне чуть больше 40 лет. Это были годы ее научного триумфа. И кинохроника не могла обойти стороной работы ленинградского селекционера. Мы увидим картофельное поле, пораженное фитофторой. Все растения практически сгнили, черного цвета. В следующих кадрах Нина Александровна колдует над чашечками Петри, капает на препараты колхицином. Проросшие семена картофеля пинцетом пересаживаются в горшочки. На опытном участке она занимается искусственным опылением растений. И вот апофеоз: огромное поле абсолютно здоровых кустов картофеля. Идет выборочная копка: в каждой лунке 10-15 приличных клубней.
На этом фоне звучит голос автора:
«Это единственные киноматериалы о работах Нины Александровны, которые нам удалось найти в архивах. Только-только в Москве создан Институт генетики и гонимая, многострадальная наука, наконец, смогла выйти из подполья. К этому времени Нине Александровне удалось совершить настоящее открытие в генетике: она смогла получить полиплоидные формы дикого картофеля, которые уже могли скрещиваться с культурными сортами. Впервые в мировой науке появилась возможность целенаправленно создавать высокоурожайные и устойчивые к болезням сорта картофеля, которых в природе не было. Но в сюжете кинохроники ничего не говорилось, что совсем недавно этого выдающегося ученого фактически вышвырнули из ВИРа и ее многолетний, подвижнический труд был на грани полного уничтожения.
Мы сидим опять в деревенской избе Лебедевых, пьем чай с вареньем и ведем неторопливый разговор. Нина Александровна, вздохнув, возвращается к событиям тех лет.
– После того, как Дудинцев со мной познакомился, он переговорил со многими участниками конгресса и вскоре в ”Комсомольской правде” опубликовал огромную статью ”Нет, истина неприкосновенна” в мою защиту. Я до сих пор в недоумении, как эту статью в то время напечатали. Она же была вся против нашей бюрократической, двуличной партийной системы. Тем не менее, благодаря выводам специально созданной комиссии, от меня временно отстали. Но незадолго до этого Сизов дождался своего часа: академик Жуковский вновь отбыл в многомесячную экспедицию в Южную Америку.
И через несколько дней к нам вечером неожиданно приехал заведующий Пушкинской лабораторией ВИРа Григорий Матвеевич Коваленко. Он сообщил: «Нина Александровна, Сизов приказал немедленно освободить хранилище от всех Ваших образцов и выбросить их на улицу. Надо что-то предпринимать».
И вот мы с мужем начали перевозить всю коллекцию картофеля домой, а это тысячи уникальных клубней. Зима была лютая, морозы за 20 градусов. Мы собрали все теплые вещи, какие были в доме: свитера, одеяла, шерстяные косынки, в них заворачивали клубни, укладывали их в чемоданы и корзины и бежали к электричке – боялись поморозить все. Дома пришлось отключить отопление – в таких блокадных условиях нужно было продержаться до весны. Если бы Коваленко оказался ретивым исполнителем, мы бы потеряли всю свою коллекцию. А это – конец работе.
Стало ясно: в Ленинграде мне жить спокойно не дадут. Для продолжения дела нужно было укрыться в таком месте, где и искать не станут. И поэтому мы с мужем, продав все, что было можно, купили в деревушке Донцо вот этот старенький дом и при нем 15 соток земли. Земля была сплошь покрыта огромными валунами. Саша заливал воду в трещины, и камни от мороза разрывались. Потом мы их за деньги тракторами выволакивали. Но всю коллекцию уже первой весной мы как-то высадили на этом участке и таким образом сдублировали ее на всякий случай.
Ну а вскоре меня пригласил на работу директор Института генетики Николай Петрович Дубинин, который прошел тяжелый путь от беспризорника до академика. И мы здесь, в деревне, создали опорный пункт Института. А местный совхоз выделил нам еще и приличный участок поля. Почему мы Донцо выбрали? Я знала этот район. Когда немцев в 44-ом отогнали от Ленинграда, я в этих местах агрономом работала. Глухомань. И ничего тут практически не изменилось с тех пор. Ничего.
По лесной дороге катит на стареньком, скрипучем велосипеде дочь Нины Александровны Вера. На руле матерчатая сумка, из которой торчат кончики газет. При въезде в деревню начинается крутой подъем, и Вера к домам уже поднимается пешком.
– Свет, правда, провели. А вот телефона нет. Случись что – ни пожарную машину, ни врача не вызвать. Вера тут как скорая, садится на велосипед и едет 10 километров на почту звонить. Заодно газеты и письма привозит. Но зато природа здесь изумительная и воздух чистый. И главное – работа. Все близко, прямо у дома, никто не мешает. Никто.
Прошло некоторое время. Уже ровными рядами зеленеют пышные кусты картофеля. Белые таблички сотен сортов четко отделяют их друг от друга. Вера с помощницей несут из деревни ведра с водой. На участке дикарей каждое растение аккуратно поливается из ковшика. Затем, под палящим солнцем, начинается тяжелая ручная прополка бескрайних рядов картофеля.
Продолжается рассказ Нины Александровны.
– Недавно газета ”Правда” статью опубликовала ”Картошка без мундира”. Страшная статья. В ней говорится, что производство картофеля у нас сейчас ниже довоенного уровня. Урожайность катастрофически падает. Некоторые хозяйства сажают 50 центнеров на гектар, а снимают только 40. А кто виноват? Газета утверждает: российский интеллигент-ученый виновен. Конечно, есть в этом доля правды. Много у нас расплодилось специалистов с дипломами липовых Международных академий. Но главный виновник такого положения – само государство. Вот взять нашу работу. Селекция – основа всего сельского хозяйства: и растениеводства, и животноводства. В любом нормальном государстве вкладывают в эту область науки огромные средства. Сила страны определяется не лозунгами о светлом будущем, а тем, что у каждого рядового человека на обед и во что он одет. Так вот – у нас в стране селекция практически развалена. Мы мучаемся каждый день, потому что никакой техники для нас нет. Абсолютно никакой. А те машины, которые для села делают – нам категорически противопоказаны. Картофелесажалка, например, так обрабатывает клубни при посадке, что на это без боли смотреть нельзя. Обламывается самое ценное у картофеля – его ростки, клубни бьются, открывая ворота для вирусов. А осень наступит… Вот уже где ужас настоящий. На поля выходят тысячи уродов – картофелешвырялок – так в народе уборочные машины называют. Они же ни одного клубня без ран не оставляют своими стальными пальцами. Даже если у картофеля болезней нет, после такой уборки они обязательно появятся. Вот почему мы всю тяжелую работу вынуждены делать вручную. Работа селекционера стала абсолютно не престижной и практически неоплачиваемой. Кто бросил ее сам, кто ушел на пенсию. К нам за клубнями новых сортов много людей приезжают из разных мест страны. Посмотрят, как мы тут от зари до зари на земле копаемся и говорят: «Вы что, совсем чокнутые так карячиться?!» Ну, наверное, мы, действительно, чокнутые раз продолжаем свое дело.
************
Где-то в начале июля зацветает картофель, и опытные делянки превращаются в ковер из белых, голубых, розовых соцветий. Нина Александровна и Вера с пристрастием осматривают кусты, срезают скальпелем нужные ветки со зрелыми бутонами и ставят их в ведро с водой. Уже дома веточки помещаются в отдельные бутылки. Потом Нина Александровна проводит опыление каждого образца, тихонько дотрагиваясь до рыльца цветка трубочкой с заранее отобранной пыльцой.
На завязи отпрепарированных веток Вера надевает специальные марлевые мешочки. На этих кадрах звучит голос Нины Александровны:
– Работа над новым сортом продолжается обычно 10 – 15 лет. Мы ежегодно высаживаем тысячи и тысячи клубней. И каждое растение для меня, как дитя. Я знаю досконально всю его историю: кто его родители, какие у него наследственные признаки, с кем его предки скрещивались и с кем еще предстоит скреститься. Мы безжалостно ведем отбраковку подозрительных растений. Как правило, чтобы получить один нужный куст, необходимо провести через селекцию и заражение 10-20 тысяч растений. Это гигантская работа, без выходных и отпуска. Природа, вегетационный период растений ждать не могут.
Комната в доме Лебедевых превратилась в настоящую лабораторию. Где только можно разместились сотни чашечек Петри. Нина Александровна усаживается у окна за старинный, цейсовский микроскоп. Настроив зеркало на солнце, она взбалтывает пузырек с жидкостью, пипеткой переносит на предметное стекло капельку раствора, внимательно рассматривает ее в окуляр и обращается к дочери: – Верочка, зооспоры вышли из конидий. Можно заражать.
Вера забирает у нее баночку и осторожно начинает пипеткой наносить на листья в чашечках по одной капле жидкости.
Нина Александровна продолжает рассказ.
– Иногда получается устойчивый к тому или иному вирусу сорт, а он малоурожайный или хранится плохо. И всю работу нужно начинать с начала. С нуля. Но обиднее всего не это. Государству, похоже, наши гибриды и не нужны вовсе. Всюду какая-то черствость, полное равнодушие. Вот приведу только один пример. Есть очень опасный вредитель у картофеля – нематода. Это такой маленький червячок, который высасывает все соки растения через его корневую систему. Вы, наверное, не раз видели целые поля увядших среди лета кустов картофеля. И есть другая, тоже страшная болезнь корней – ризоктония. Так вот, мы с мужем выявили взаимосвязь: нематода редко поражает растение, если оно устойчиво к ризоктонии. И мы вывели прекрасный, высокоурожайный гибрид 390 как раз для наших сырых мест. Но из-за бюрократических проволочек так и не смогли ввести его в широкую практику. За эти годы десятки миллионов тонн картофеля просто погибли в полях. И никто за это ответственность не несет. Никто.
В нескольких километрах от деревни, на холме, развалины большого храма древнегреческой архитектуры. Справа от него местное кладбище. Через уцелевшие колонны храма мы видим на извилистой тропинке среди деревьев Нину Александровну, Веру и Олю с букетами полевых цветов. Они подходят к довольно обширной ограде, за которой прибранная могила Александра Алексеевича Лебедева и скромный надгробный памятник с его портретом. Открывается калитка. Женщины меняют цветы, поливают цветущие куртинки анютиных глазок. Нина Александровна протирает фото мужа чистой тряпочкой, потом облокачивается на ограду и долго плачет, глядя на портрет любимого человека. За кадром звучит ее голос:
– Мне, конечно, в жизни очень повезло, что я встретилась именно с Сашей. Мы познакомились с ним в университете. Он с 4 курса ушел на фронт, а после окончания войны его направили учиться в военную Академию. Он очень хорошо рисовал, и его друзья – художники постоянно советовали бросить все и поступить в Академию художеств. Но он почему-то не пошел. Я его после замужества тоже упрекала в этом. А он мне отвечал так: «Если бы я туда поступил, мы бы с тобой не встретились. Никогда».
Саша был удивительный человек. Удивительный. Я когда тайно генетикой стала заниматься, то большую часть работы делала дома часов до трех ночи. Саша вечером приходил с военной службы и сразу начинал мне помогать. Мы с ним постоянно в четыре руки работали. А рано утром ему надо было опять бежать исполнять офицерский долг. И так изо дня в день, годами.
И вновь изба Лебедевых. Теперь камера покажет нам несколько акварелей Александра Алексеевича в рамках на стене, задержится на его фотографии и спанорамирует на лицо Нины Александровны. Она сидит в своем любимом старинном кресле и с паузами, вытирая платком влажные глаза, рассказывает:
– Когда Сашу демобилизовали, он заочно закончил сельскохозяйственный институт. Это был третий институт в его короткой жизни. Потом он блестяще защитил кандидатскую диссертацию, и в некоторых отзывах на нее говорилось, что эта работа достойна докторской степени – настолько она была значима для науки и практики. Вероятно, такая напряженная работа и подорвала его силы. Я корю себя в его раннем уходе. Как видите, я выдержала этот темп, а он нет. После его смерти я даже жить не хотела. Я все время плакала от отчаяния. Очень трудно было взять себя в руки. Но Саша оставил после себя очень много интересного материала. Он в последние годы занимался комплексной устойчивостью картофеля, то есть выводил сорта устойчивые сразу ко многим болезням. Очень урожайные, с прекрасными вкусовыми качествами. Таких сортов в мире еще не было. Поверьте, я в этом хорошо разбираюсь.
Нина Александровна успокоилась, взяла со стола альбом с фотографиями и, рассматривая те, где муж снят в поле и с ней, продолжает:
– Нет, бросить такой материал мы не могли. Мы с Верой обязательно должны довести Сашины работы до конца, довести до людей. И вот какой рок судьбы: моя история в ВИРе повторилась с ним. Здесь, в Донцо, все эти годы он тоже работал совершенно бесплатно. У нас не было для него ставки научного сотрудника. Была только крохотная зарплата лаборанта. Но он сказал: «Не надо, Нина, а то нас еще в семейственности обвинят. Ты доктор наук – нам твоих денег хватит».
Сашу очень любил Дудинцев. Они были друзьями. И знаете, это ведь не я, а Дудинцев уговорил Сашу поступить в сельхозинститут. Он как будто чувствовал, что биология – вот его настоящее призвание. И не ошибся.
Наступило время уборки урожая. Вера с лаборанткой выкапывают кусты картофеля и клубни кучками выкладываются в междурядья. Весь картофель крупный и чистый.
Потом Вера на полевых весах взвешивает клубни каждой кучки в отдельности и сообщает матери: – Два сто… Два пятьсот… Два ровно…-
Нина Александровна, сидя на ящике, заносит в журнал данные. За кадром продолжается ее комментарий.
– Пришла беда – отворяй ворота. В стране сегодня практически полностью разрушена и система семеноводства. До Хрущева у нас была лучшая в мире организация семеноводства, которая прекрасно работала. В каждом, даже самом маленьком районе, были райсемхозы. В каждом. Они размножали семена и передавали их колхозам и совхозам. Те в свою очередь тоже имели семенные участки, которые давали посадочный материал высшего качества. Чего, чего, а картошки в стране хватало. Всю войну на ней вытянули. И вот Хрущев, наездившись по Америке, где ему зачастую пыль в глаза пускали, нанес нашему сельскому хозяйству сокрушительный, смертельный нокаут, издав чудовищный приказ: впредь весь семенной картофель сдавать как плановую продукцию на пищевые цели. Приехали! Элитный картофель начали скармливать свиньям – нужно было догонять США по производству мяса.. И вот плоды этой деятельности мы пожинаем сейчас. В стране нет не только элитных, но даже просто хороших семян. Хозяйства вынуждены покупать посадочный материал у частников. А у них все перемешано: и ранние сорта, и средние, и поздние. И болезней в клубнях букеты. И все эти затраты: на горючку, на вспашку, на прополку и уборку – пустые и бессмысленные. А нас, селекционеров по картофелю, во всей стране можно пересчитать по пальцам. Завтра их не будет вообще. Ведь получить новый сорт – это еще не все. Сорт нужно обязательно передать на государственное сортоиспытание.
Стемнело. Закончилась работа в поле. И мы вновь перебираемся в натопленный дом Лебедевых. Опять пьем за столом традиционный чаек, заваренный на душице, и продолжаем беседу. Нина Александровна рассказывает:
– Раньше для этого я должна была передать в Госсортосеть 800 килограммов клубней каждого нового сорта. Это терпимо. Потом норма увеличилась до тонны двести. А сегодня по новому положению – 5 тонн. Это ведь пятьдесят центнеров по каждому сорту нужно убрать вручную. А у меня этих сортов сразу несколько идет. Да никаких сил не хватит на такую работу. Вот и получается – чем лучше я работаю, чем больше новых сортов создаю – тем хуже для меня. Каждый новый сорт висит на ногах как тяжеленные кандалы. И еще. Где-то в недрах Агропрома застрял пока приказ. По нему не государство должно платить селекционеру за каждый выведенный сорт, как это раньше у нас было и во всех странах делается, а селекционер должен заплатить государству, чтобы его сорт на испытание приняли. Если этот приказ вынырнет – нам окончательно хана! Поистине кухарки управляют государством.
– Нина Александровна, – задаю я вопрос. – А как селекционная работа поставлена в западных, развитых странах ?
– Очень четко. Там мне, генетику, достаточно получить всего один нужный куст. Даже один клубень. Дальше за дело возьмутся другие специалисты. Они прекрасно его размножат и испытают в разных условиях и зонах. Ко мне недавно профессор Ротакер приезжал из Германии, так он все время удивлялся: как это у нас один человек делает работу трех разных подразделений специального института. Делаем – куда денешься. Да если бы еще внедрить можно было. А то ведь и этого нет. Возьмем нашу, Ленинградскую область. Средняя урожайность картофеля очень низкая – 130 центнеров с гектара. Сорта не обновляются по 20-30 лет. В то время, как в европейских странах сменяемость сорта обязательна каждые 6-7 лет. Иначе сорт вырождается, дает меньший урожай, а, значит, и меньшую прибыль. Там за этим строго следят. В нашей области картофель сажают в основном поздних сортов, когда убирать надо в сентябре или даже в октябре. А в это время, как правило, плохая погода, поля залиты водой, грязь по колено, и вся техника просто вязнет. Мы вывели ультраскороспелые сорта, которые созревают не за 80-100 дней, как обычно, а за 45 – 50 и убирать их надо уже в конце июля – начале августа, по сути – летом.
Вернемся на несколько месяцев назад, в предпосадочную пору. В разборочной – складе, уставленной десятками ящиков с различными сортами картофеля Нина Александровна и Вера раскладывают ровные, чистые клубни по посылочным ящикам и заколачивают крышки с адресами: в Казахстан, на Урал, в Тюмень..
Голос автора: – Эти кадры мы сняли весной, перед посадкой картофеля.
Не оставляя работы, Нина Александровна рассказывает:
– Это картофель сорта «Весна». Мы его убрали в июле прошлого года. Другие сорта еще только цветут, а этот мы уже едим. Как видите, клубни пролежали почти год и прекрасно сохранилась. Урожайность в 5-6 раз выше средней по стране. Сорт прекрасно зарекомендовал себя даже в Сибири. Нам пишут люди со всех концов страны с просьбой прислать хотя бы один клубень для развода. Только сегодня мы отправим ящики по 40 адресатам. А здесь, дома, без всякого объяснения причин Агропром снял сорт с районирования и запретил его выращивать.
Теперь к складу подогнан грузовик с украинскими номерами. Шофер расстелив в кузове соломенные маты, начинает принимать и аккуратно укладывать мешки с картофелем, которые Вера сама, по-мужски, выносит со склада. Звучит голос от автора:
– Да, весной мы убедились, как наш Ленинградский сорт уходил на поля Белоруссии и Украины. Как же так?
Вернемся к нашей беседе в дом Нины Александровны. Она поясняет:
– Удивляться тут нечему. У каждого нашего сорта детективная история. Вот, для примера: «Весну» мы вывели еще в 1975 году, и нужно было сдавать ее в Госсортосеть для испытания. Мне знакомые селекционеры говорили, что там, в Москве, в этой конторе, сидит некто Федин, от которого все зависит – пойдет сорт в работу или нет. И чтобы сорт пошел, надо Федина обязательно в ресторан вести. Он сам скажет в какой, и какие коньяки надо заказывать и какие закуски. А еще вернее – взять его в соавторы или дать крупную взятку. Так все и оказалось. Этот Федин позвонил моему директору – академику Дубинину и предложил, что, если он будет в соавторах на 20 процентах, то я получу за этот великолепный сорт огромную премию, и моей части хватит даже на покупку автомобиля, о котором мы и мечтать в те времена не могли. Дубинин вызвал меня в Москву и говорит: «Нина Александровна, я ведь как лучше хочу. Надо искать с Фединым какие-то гибкие пути. Он же зарежет ваш сорт. Загубит – и не подкопаешься». Я отвечаю: « Николай Петрович, если мы будем поступать как Федин, то нашим детям уже нельзя будет жить в родной стране. Вообще. Все будет построено на взятках». Он ответил: «Нина Александровна, это дело Вашей совести. Я Вам приказать не могу».
Мы, конечно, отказали Федину. Но сорт он не районировать не мог, так как это был, действительно, выдающийся сорт. На конкурсе ВДНХ от занял первое место по урожайности среди всех сортов. Я за него Золотую медаль получила. Но и Федин нам отомстил: наша денежная премия на двоих с Верой составила ровно 139 рублей. За 15 лет работы над сортом. Какая уж тут машина!
– Нина Александровна, я недавно прочитал интервью с министром сельского хозяйства Канады. Оно, в частности, касалось и картофелеводства. Так вот, он заявил: «Если какой-нибудь селекционер выведет сорт картофеля со сроком созревания в 50-55 дней после посадки, мы озолотим его и поставим при жизни памятник». У Вас же такие сорта есть. Можно напрямую к нему обратиться, раз дома работать не дают. Или обратитесь к Горбачеву, он очень озабочен положением дел в сельском хозяйстве. Времена то сейчас изменились – не посадят.
– Согласна, не посадят. Но и пальцем не пошевелят, чтобы помочь. Они там, наверху, прекрасно знают о наших сортах. Пусть и свяжутся с Канадой. Мы им семян на развод и без памятника дадим. А о бедах селекционеров я и в газету ”Правда” писала, и в ЦК. Бесполезно. Никакой перестройки в стране в помине нет. Болтовня одна. Нас уже и с улиц гонят прочь, когда господа Романовы, Горбачевы и иже с ними по городу едут.
Нина Александровна из картонной коробки вываливает на стол кучу разномастных конвертов: – Вот, это я за последние месяцы столько писем получила. От власти – ни одного. Люди просят наши сорта. Многие готовы за один клубень часть своего отпуска на нашем поле отработать.
Вздохнув, Нина Александровна заканчивает эту часть беседы: – Сколько сил народных в туне пропадает. А ведь можем все.
Наступила осень. Гнутся тяжелые гроздья рябины в деревенских палисадниках. Дом Лебедевых в это время превращается в теплицу. Сотни горшков с дикарями на подоконниках, полках, столах. Пылает печка, в которую Вера периодически подкладывает поленья.
Голос от автора: – В конце сентября мы вновь приехали в деревню Донцо. Из-за отсутствия обогреваемой теплицы Нина Александровна и Вера доращивали дикарей у себя дома.
– А у нас для Вас хорошая новость, Нина Александровна.
– Да? Какая?
– Федин Ваш из Госсортосети уволен, наконец. Правда, по состоянию здоровья, а не за взятки. Даже уголовное дело не возбудили.
– Это понятно. Власти своего не сдадут. Иначе и им отвечать придется.
– Были мы и в Смольном, в ленинградском агропроме. Хотите нащу беседу послушать ?
– Любопытно.
Закрутились ленты магнитофона. Звучит запись с высокопоставленной чиновницей.
«Вы правы. Положение с новыми сортами картофеля в Ленинградской области крайне тревожное. И мы берем на испытание все, что нам предлагают даже из других регионов. К сожалению, в наших тяжелых климато-почвенных условиях за последние годы только один сорт ”Изора” селекционера Осиповой из Белогорки выдержал испытания. Это все. Ничтожно мало.
– А сколько у нас селекционеров в области?
-Да, пожалуй, только одна Осипова и профессор Камераз из Вира.
– Два. Но ведь это очень мало для огромного региона со специфическими условиями.
– Согласна. Мало. Но других нет.
– А Лебедеву Нину Александровну Вы знаете ? Она ведь под боком у Вас живет и работает. Всего в ста километрах.
– Лебедеву и ее дочь знаем. Но они от Московского института генетики работают.
– А что, этот институт в другом государстве?
– Да нет. Но наши взаимоотношения с этими женщинами как-то не складываются. К тому же у них для серьезной работы ничего нет. Одно поле. Никаких лабораторий. Ничего. Все дома делают. Были мы у них.
– Пусть дома, раз условия такие. Но их сорта уникальны. Это все специалисты признают. Да и орден Нина Александровна недавно, наконец-то, за свои сорта получила. Вот и помочь бы Вам ей по-настоящему в деревне научный центр оборудовать.
– Что орден? Орден вместо картошки не посадишь.
– Но Вы же районировали их сорт ”Весна”?
– Да. Но в этом году сняли. Не пошел он. Болеет и плохо хранится. К тому же сроки его летней уборки затруднительны. Скажу резче – невозможны.
-Так у нее есть и другие, более поздние сорта для нашей зоны: Донцовский, Весна белая, прекрасный гибрид Генетик, наконец.
– Нет, мы об этих сортах ничего не знаем. Лебедевы нам их не предлагали».
Закончилась, щелкнула магнитофонная лента. Нина Александровна снимает наушники, качает головой и возмущается:
– Вранье все это. Предлагали мы им наши сорта. Только одна ”Весна” в 17 областях районирована сегодня. И никто не жалуется, что она болеет и хранится плохо. Да, этот сорт нужно убирать в июле. А они его когда убрали? Мне одна их сотрудница тайно, чтобы начальство не узнало, правду рассказала: уборку они начали в сентябре, а закончили в октябре. И акты подделали, будто в срок убрали. У них клубни в грязи еще в поле гнить начали. Как таким людям можно доверять свой труд? Что касается срока уборки.. Я Вам это на примере нашего совхоза объясню, где мы землю арендуем. Его директор – толковый специалист и хорошо знаком с нашими ранними и средними сортами. Он бы и рад их внедрять, да не может. Хозяйство его огромное и многопрофильное. Он должен сдавать государству мясо, молоко, рожь, овощи. Все, что может дать и родить эта земля. Июль и август- это аврал. Сводки каждый день, как с фронта: сколько гороха и клевера на силос заложили, сколько сена заготовили на зиму? Все силы хозяйств брошены в это время на заготовку кормов. Не выполнишь план – с позором с работы снимут. Тут уж, конечно, не до уборки картофеля. Где же столько людей и техники взять?
– Вот, если бы мы специализированным картофелеводческим хозяйством стали, – показал он мне как-то свои расчеты, – мы бы с в Вашими сортами, Нина Александровна, уже за год миллионерами стали. Ведь в июле в страну и Ленинград ранний картофель из Южной Америки везут. За валюту. А тут наша, российская, рассыпчатая. И без масла – объеденье. Но тупость и беспредел чиновников пока сильнее нас.-
Такая вот дикая ситуация складывается. Нет, Федин ушел только из центрального аппарата, а здесь, на местах, Федины – его выученики, его поросль, остались. Это – все разъедающие метастазы, самые агрессивные вирусы для нашего сельского хозяйства.
Но надо продолжать работу. Вот сейчас Верочка уже докторскую готовит, ее муж защитил кандидатскую – у него тоже очень интересные результаты по картофелю. Дай Бог, и внучка Оленька по нашим стопам пойдет. Да и надежда на лучшие времена остается. Ну не может страна в муках бесконечно корчиться. Не может.
Изображение постепенно уходит в затемнение с надписью: «конец киноочерка».
ПОСЛЕСЛОВИЕ.
К великому сожалению, и Нина Александровна ушла из жизни рано, ”не допев свою песню.” Случилось так, что через несколько месяцев после окончания наших съемок, она повредила в поле ногу. Скорая помощь приехала поздно, началась гангрена. Операция закончилась ампутацией ноги выше колена. Я посетил ее в больнице. Провожая меня, опираясь на костыль, она грустно, но твердо сказала: – Без ноги, Игорь, я в поле уже не солдат и не работник. Теперь хочу быть рядом с Сашей.
Там, у себя в деревне, на сто первом километре, ее душа вскоре и отлетела к любимому человеку.
И еще. СВОДКА СТАТУПРАВЛЕНИЯ РОССИИ: в 2009 году импорт картофеля в страну составил 25 процентов необходимого. Импорт посевного материала овощей всех сортов – 80 процентов.
[divider]
Игорь Войтенко
Тампа