Азарт
Ванька соболиную шкурку притащил:
– Принимай, Татьяна!
Принимаю, чертыхаясь. Нет, чтобы сразу все шкурки сдал, а то неделю назад – одного песца, позавчера – пять горностаев. Сегодня вот – соболя. Бланки квитанций – документы строгой отчeтности – я их у главбуха с боем вырываю; и для меня, и для бухгалтерии было бы проще, если бы вся пушнина, принятая от одного охотника, была вписана в одну квитанцию. Смеeтся, паразит, щурит и без того узкие хитрые глаза:
– Я ведь не знаю, появится у меня шкурьё или нет, а копить не могу – боюсь в карты проиграть. Я и песца, и горностаев, и соболя – все шкурки – выиграл. Глядишь, скоро план по сдаче пушнины на картах сделаю!
Всe ясно. Карты – второе после водки развлечение мужского населения в Хантайском Озере. Женщины играли в лото. Правда, не по-крупному: 20 копеек – первая ставка. Продавщица в магазине ругалась:
– Сдачи сдать нечем, всё «серебро» выгребли!
Сдавала спичечными коробками, сигаретами и карамельками.
А мужики не мелочились. Ставили на кон оленей, пушнину, нарты, снаряжение. Кому-то, как Ваньке, в карты везло. А кто-то проигрывал.
Спустил семнадцатилетний парнишка свою зарплату. Захотел отыграться – у брата втихаря получку вытащил. И еe продул. Отдавать было нечем: молодой ещe, не промышлял – ни пушнины у него, ни оленей. Брату сказать – побьeт, у старухи-матери попросить – так у неe и в день пенсии таких денег не набралось бы. Как с долгом рассчитаться? Испугался парень, убежал из посeлка в чeм был, в тeплую тундровую одежду даже не переоделся. На следующий день спохватились, кинулись искать. Кто-то догадался, что мог он к приятелю на Амбар уйти – была такая рыбачья точка километрах в сорока от посeлка. Дорога по льду, зима, пурга… Озеро огромное, снег на льду ветром до каменной твeрдости спрессован – следов не видать. Поездили пару дней на «Буранах», не нашли. Случайно наткнулся на него через неделю один охотник, на мeртвого конечно, уже впаянного морозом и пургой в жeсткие лиловые заструги.
…Опять Ванька соболя принeс, опять в карты подфартило. Шкурка прошлогодняя, она от свежих отличается сразу: и вид другой, и пахнет иначе. Со временем выветривается резкий запах крови и свежей мездры, остаeтся чистый запах зверя. Видать, кто-то заначку, отложенную на чeрный день, просадил.
Горб свежей могилы ещe чернеет посреди розовых февральских снегов, а они играют. Гонит мужиков азарт и нет у них времени на роздых, на остановку. Летят в чeрном водовороте бешеной карточной игры олени, нарты, шкуры, снасти, пожитки, жизни…
…Соболиная шкурка, брошенная небрежно на мой стол, – пустые глазницы, пустые чeрные лапы. Прохладный, шелковистый мех с будоражащим запахом дикого зверя. Зверя, соблазнeнного пахучей приманкой, – такой желанной, такой обманчиво-доступной – только дотянись…
Запах свободного зверя, погибшего в ржавом капкане…
ВЕТКА
Мне всегда хотелось иметь ветку – лeгкую, простую и изящную долганскую лодку. У каждого рыбака в посeлке Хантайское Озеро, где я жила лет двадцать назад, была ветка. Мой дом стоял на самом берегу, и часто в тихие летние вечера я видела, как долганские девушки плавали на отцовских лодках. Сидели даже по двое. Одна гребeт, а вторая, прислонившись спиной к спине подруги, курит. А озеро – цвета неба. И штиль.
И я плавала на ветке, но на чужой, конечно.
– Это вы, русские, называете еe «ветка», а по-долгански она – «бетхка», «кас», а по-эвенкийски – «ты», – бурой от загара ладонью Степан Эспок смахнул с верстака, пристроенного к стене его маленького домика, широкие завитки еловых стружек. Прозрачно-молочные деревянные кудри лебедиными пeрышками осели в кустах багульника. Степан делал очередную ветку. Рядом, на колоде для рубки дров, сидел старик – хозяин будущей лодки, смотрел на то, как, раскидывая широкие белые усы, летят по озеру суетливые моторки. Молчал. Редко вздрагивали тяжeлые веки над тeмными глазами. Думал о чeм-то. О чeм? Вряд ли скажет, даже если захочет. Не всe можно выразить словами…
Степан делает по несколько лодок за лето – жить у воды и не иметь ветки долганин не может. Каждому заказчику нужно своe судeнышко – это только на первый взгляд кажется, что они все одинаковые. Крупному тяжeлому человеку, которому требуется лодка для профессиональной рыбалки, ветку делать надо большую, из толстых досок, крепкую, как грузовые нарты . Некоторые гнут лодки даже из оцинкованного железа – только это уже не настоящая ветка, в ней нет души, годится такая посудина только для грязной работы. Старички мастерят себе лодочки миниатюрные, послушные даже движению пальца, – ведь и нужны они им для того, чтобы рядом с посeлком всего пару сетей проверить.
Как я мечтала иметь ветку! Уж и доски были заготовлены – широкие, ровные, без сучков и трещин – целый год сохли. Можно делать Степану заказ.
Но не получилось. В посeлке умер рыбак. Человек денежный, зажиточный. Работал здорово и «гудел» крепко. А тут и сам «загудел», и весь посeлок напоил. Неизвестно, сколько бы это веселье могло продолжаться, да только сердце у мужика после ящика коньяка не выдержало. Умер. Надо хоронить. А гроб делать не из чего. Не нашлось в совхозе приличных досок для домовины. Взяли мои – сушeные, ровные, гладкие. Сколотили гроб. И вместе с мужиком похоронили мою, уже почти сбывшуюся, мечту о ветке.
***
Какую изящную лодочку видела я недавно на одном дальнем таймырском озере! Хозяин еe – пожилой долганин – роста и веса небольшого, и ветка у него лeгкая, как сухой ивовый листок.
…Пузатый вертолeт, как усталый жук, приткнулся на каменистой косе. Опущенные лопасти блестят под сентябрьским солнцем. Рабочие грузят в вертолeтное чрево бочки и ящики с рыбой, а пилоты и пассажиры гуляют по берегу. Увидели ветку. Решили покататься. Не подумали, что не для них она сделана, вернее, не под них. Мужики здоровые, рослые – как на подбор. Под их тяжестью лодочка сразу черпает бортом. Все намокли. И мне говорят:
– Не лезь к ней, утонешь ещё!
Не знали они, что пришлось мне несколько лет прожить в долганском посeлке, и кое-чему я там научилась.
Ступаю в лодку одной ногой и легонько, чуть-чуть, отталкиваюсь от пологого берега. Ветка плавно отходит, я сажусь на низкую скамеечку и беру тонкое длинное весло с двумя небольшими лопастями. Грести легко – вода рядом, всего сантиметров на пять ниже борта, – достаточно лишь несильно качнуть веслом. Ветка послушно скользит по упругой покатой волне, больше похожей на плавный изгиб поверхности озера. Сентябрьская вода прозрачна, паутина лeгких серебряных бликов играет на чистом песчаном дне, оно постепенно отступает, вода темнеет. Озеро медленно разворачивает гористые берега, тишина заглатывает людские голоса, лай собак, грохот ящиков. Весло неслышно погружается в воду, как в прозрачное масло… И нет уже никого на целом свете – только озеро в жeлтой раме осеннего леса, послушная ветка и я. Мы в лeгком беззвучном полeте над чeрной бездной. Как во сне.
Хочется только молчать. И смотреть. Мысли сами собой втекают в меня. И возникает какое-то невесомое, радостное чувство, очень похожее на счастье… И начинает казаться, что вот-вот что-то случится, и я постигну наконец-то многозначительное стариковское молчанье, пойму тот печальный взгляд из-под тяжeлых век. Вот-вот… Но с берега долетает крик:
– Татьяна-а-а, вертолeт!..
И я теряю мысль. Надо возвращаться, пилоты идут к машине, пора домой. Опускаю лопасть весла в воду, лодочка делает изящный поворот и через пару минут толкается носом в мелкую береговую гальку…
***
В городе, в метельные, бесконечно-чeрные полярные ночи, в сны мои вплывает ветка, принося с собой запахи холодного леса, осенних вод и свежей рыбы. И снова срываются капли с весла, и кружится голова от покачивания гор в белёсом небе, и я лечу, лечу…
Вместе с восторгом полeта приходит ко мне ощущение лeгкого счастья и понимание жизни, жизни такой несуетной и немногословной, такой простой-простой, как лодочка из трeх досок.
…Невесомая лодочка, скользящая над прозрачной бездной безвременья…
[divider]
Татьяна Эйснер
Вецлар, Германия
1 comment. Leave a Reply