TOP

Три рассказа

Олег Макоша

 

Конь в пальто

Ваня Фицпатрик – тридцатишестилетний одинокий ботан. Все атрибуты: очки со стеклами толщиной в палец, в роговой оправе, пиджак мышиного цвета на два размера меньше, нестриженные соломенные волосы, розовые угри. По образованию он – химик-технолог, а по профессии – мечтатель, в том смысле, что лифтер. Сидит в будке (однокомнатная квартира на первом этаже старого девятиэтажного дома), дежурит сутки через двое. Если, допустим, кто застрял или просто поговорить хочет, Ваня нажимает кнопку переговорного устройства (селектора) и отвечает:
— Дежурный Фицпатрик.
Все остальные работники говорят: «Да» или «Слушаю», а Ваня представляется по полной форме, согласно инструкции.
— Чего? – обычно переспрашивают охреневшие застрявшие.
— Дежурный Фицпатрик, – вежливо повторяет Ваня.
Дальше диалог строится в силу полученного воспитания участвующими сторонами. Ну, Ваня-то всегда вежлив. И если человеку действительно нужна помощь, то он берет ключи от машинного помещения и отправляется в нужный подъезд устранять неисправность. По идее, Ваня должен отзвониться механикам, но пока до них достучишься, проще самому сбегать, слегка нарушив трудовую дисциплину. Да и начальница его, Ираида Михайловна, часто повторяет:
— Ваня, дело молодое, сбегай сам, подергай, может буфера зажало. Ну, а если что, звони…
Ваня смотрит на ее необъятную грудь, кивает головой и бегает дергать буфера, плохо представляя, зачем и куда.
Но сейчас застревать меньше стали. То ли технически грамотное поколение выросло и перестало уродовать кабины, то ли лифты внезапно, сами по себе, усовершенствовались. Хотя сие сомнительно, учитывая, что большинство лифтов на Ванином участке или уже переходили свой двадцатипятилетний срок, или находятся накануне окончания официального ресурса.
Когда Ваня не ходит по подъездам, то читает русских классиков или сочиняет трактат. Лучше так – Трактат. Философский, само собой: «О смысле сущего, через призму индивидуального». Пишет он его шариковой ручкой в толстой ученической тетради, обернутой целлофаном. Написал уже сорок восемь пронумерованных страниц, но с места не сдвинулся. Торчит на «Введении». Еще точнее, на фразе: «… и потому индивидуальное восприятие объекта, есть восприятие репроецированное на субъект, обладающий…» Чем обладает субъект в данном случае, Ваня пока не знает.
В часы досуга, в те два дня между сменами, называемые, один – отсыпным, другой – выходным, Ваня Фицпатрик, летом ходит кормить чаек хлебом, а зимой катается на старых деревянных лыжах или разбирает шахматные партии из учебника. Весной и осенью пьет чай с сушками и смотрит телевизор – ангажированные политические шоу.
И вот, значит, сидит он так однажды за столом в однокомнатной будке, листает Тургенева «Вешние воды» и прихлебывает из чашки растворимый кофе, а по селектору его вызывает пассажир – загорается соответствующая лампочка на пульте.
— Дежурный Фицпатрик, – представляется Ваня, давая возможность клиенту сориентироваться.
— Кто? – пугается женский, искаженный трансляцией (но все равно приятный) голос, не желая соответствовать.
— Дежурный лифтер Фицпатрик.
— Я… В общем, он встал и стоит! Сделайте, что-нибудь!
— На каком этаже остановился лифт?
— Да откуда я знаю? Вы что, издеваетесь?
Ваня вздыхает, закладывает Тургенева спичкой, смотрит на телефон, в окно, за которым поздняя осень, берет ключи, куртку, которая короче пиджака, и топает на улицу. С порога возвращается и прихватывает один хитрый инструмент, о котором речь позже.
Ему нужен дом номер шесть, третий подъезд. Ваня добегает до дома, входит в подъезд и поднимается по лестнице, попутно выкрикивая, стуча в дверь лифта:
— Есть кто-нибудь? Есть кто-нибудь? Есть кто-нибудь?
В ответ – тишина. Подъезд как вымер.
А надо сказать, что у Вани в частности и у мечтателей вообще, есть свойство преувеличено-восторженно предугадывать развитие дальнейших событий. То есть, в лифте обязательно застряла молодая красавица средних лет, которая в благодарность за избавление из плена, кинется Ване на шею и осыплет поцелуями. Ну не на шею, так хотя бы заинтересуется доблестным паладином, освободившим ее из лап сарацинов с туарегами, или как их там, извергов. Пригласит на чашку кофе или партию в шахматы, а зимой можно в лес на лыжах. Ваня представляется себе почему-то в белом бурнусе, на арабском скакуне, с кривой саблей, подхватывающим с земли таинственную незнакомку в шелках, заламывающую руки и взывающую к нему с мольбами.
— Эй? Есть кто-нибудь?! – кричит Ваня, пробегая четвертый этаж.
— Але! – пятый.
На шестом он делает остановку, чтобы перевести дух. Переводит. На седьмом, наконец, получает ответ из-за дверей лифта:
— Кто там? Помогите, пожалуйста!
— Дежурный лифтер Фицпатрик, – докладывает Ваня и прибавляет мужественно, – не волнуйтесь, сейчас я вас выпущу.
После чего берет покрепче хитрый инструмент, представляющий из себя кусок жесткой проволоки, почти арматуру, засовывает его в щель над дверью лифта и шарит. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Потом тыкает вверх. Еще раз. И… о, чудо… двери открываются. Ваня делает предвкушающее движение головой и телом.
В лифте стоит лысоватый мужчина довольно моложавого вида и таращит на Ваню глаза.
— Ну, знаете ли, – говорит мужчина недовольным тоном и выставляет перед собой кожаный портфель.
— А? – ошарашено отскакивает от мужика Ваня. – Вы кто?
— Конь в пальто, господин лифтчик, – грубо отвечает гражданин в плаще и выходит на лестничную площадку. После чего огибает Ваню Фицпатрика и начинает спускаться вниз по лестнице.
— Безобразие, – вякает на прощание и скрывается с глаз.
— Мы не лифтчики, – возражает вдогонку Ваня, – лифтчики – механики.
— Да мне без разницы – доносится откуда-то снизу.
Двери, между тем, закрываются.
— А где дама? – вопрошает Ваня у закрытых дверей.
Но двери не отвечают, им – все равно.
Тогда Ваня моргает пару раз, вздыхает по привычке и спускается вслед за мужиком, чтобы вернуться на пульт и вызвать подмогу. Пусть теперь сами разбираются с механизмами, а он, дежурный Ваня Фицпатрик, должен быть на рабочем месте. Всегда. Строго с восьми до восьми. Сутки через двое. Потом – отсыпной, следом – выходной, в который он пойдет кормить чаек на берег Волги. Там очень красивое место – стрелка, встречаются две реки.
Теплая осень. Золотистая и влажная, как только что осевший липовый мед.
Вон он стоит на набережной, отламывает от батона куски и кидает.
Чайки жадно хватают.
Кричат.

 

 

Пар

В детстве Дориан Полукустиков хотел быть морским разбойником. А потом подрос, выпрямился, окреп, раздался в плечах и без особых грабежей стал пользоваться драгоценным женским вниманием. Вот только фотокарточкой был не красавец, но с лица, как известно, воду не пить.
Окончил школу, следом институт, затем жизнь, и умер относительно молодым и независимым человеком. На поминках этот факт отметили особо, сказав – безвременно и скоропостижно. Тут же выпили и закусили, и сосед Матвея Матвеевича спросил у того:
— А от чего помер-то?
— Кто? – Матвей Матвеевич был и глуховат, и глуповат.
— Как это кто? Дориан.
— Инфлюэнца, – со вкусом ответил Матвей Матвеевич.
Странное это слово произвело на соседа такое впечатления, что он заткнулся и более с расспросами не лез. Сидел тихо и налегал на водочку с селедкой.
Ну, умер, вроде, и умер, похоронили, отметили, чего теперь. Ан нет, оказалось все не так просто. Потому что на том полустанке, где души формируют в эшелоны для дальнейшей транспортировки, Дориану была дана пауза и момент на осмысление.
— Посиди пока тут, подумай, – сказал младший ангел Улф, – а я схожу до серафима, доложусь.
Присел Дориан, или что от него осталось, на скамейку перед забором с калиткой, то ли в преддверии райских кущ, то ли в предвкушении адских сковородок, и задумался, как было велено. Как жил, зачем, почему и что после себя оставил.
А когда вернулся младший, робко молвил:
— Дозвольте спросить?
— Дозволяю.
— А меня куда?
— Как куда? Согласно предписанию.
— А все-таки?
— Ты вот что, пар, – сказал Улф, – мое дело сформировать колонну, а куда вас дальше, не мое дело.
— «Мое», «не мое», что вы как? – возмутился Дориан.
— Разговорчики… – по всему выходило, что Улф шутить не собирается, – встал, двинулся!
Поплелись вдоль забора, Дориан соскучился от страха и спросил:
— Далеко еще?
— Тут рядом. Тут все рядом. Не успеешь оглянуться, как уже сформирован.
— А чего же так…
— Пришли.
И понял Дориан, что они уже не с этой стороны забора, а с другой. С той, где окончательное формирование происходит, а с ним и раздача направлений. Хотел, было, спросить у Улфа, куда теперь, но его уже рядом не было. Зато стоял некто с шестью крыльями и сиянием вокруг головы.
— Так, – некто сверялся со списком, – Полукустиков?
— Я, – по-военному ответил Дориан, чувствуя, что здесь это уместно.
— Вторая колонна четвертого эшелона, группа «д». Спецзаказ. Срочно. Пошел.
Дориан открыл рот, чтобы… но тут его подхватило и понесло.
Все как полагается: белый туннель, навалившаяся усталость, переходящая в планомерное счастье через потерю скорби и желаний. Ослепительное сияние красного с синим, тугие удары пульса материи и замкнутая сама в себе дыра небытия.
— Ох ты, как сердце прихватило, – сказал Петр Евсеич и схватился за грудь, наваливаясь на рабочий стол.
Потом выпрямился и вытер пот со лба. Во рту пересохло.
— Вам плохо? – участливо спросила Эмма Ивановна Ланская и встала, чтобы налить стакан воды из кулера. – Что-то вы побледнели.
Дориан же охать не стал, а спокойно разместился в теле Петра Евсеича. Подогнал под себя функции организма, отрегулировал сердцебиение, выдавил через глаза остатки конденсата, хекнул от удовольствия и стал Евсеичем, потеряв себя навсегда.
Сотрудники Петра Евсеича, теперь говорят, что того как подменили, был, говорят, говно говном, а стал ласковый и отзывчивый человек. Как будто в нем душа проснулась. Вот только стал зачитываться приключенческими романами. Про корсаров, роковых красоток и несметные сокровища.
Но это же не грех?
Когда в свободное от работы время?

 

 

Имя собственное

Покойный папа Иезекииля Михайловича Куманёк-Оградова, был человеком, прямо скажем, необычным и оригинальным. Говоря проще, – дураком. Назвать сына, и без того носителя звучной аристократической фамилии, именем библейского пророка, да еще в стране победившего социализма, было идеей, мало того что дурной, так еще и опасной. Где бы не представляли Иезекииля родители, а потом и он сам выговаривал имя, делая ударение на второй «и», везде возникали вопросы. Минимум по произношению.
— ИезекИль? – обычно интересовались, теряя букву.
— ИезекиИль – поправлял несчастный, букву подбирая.
— КиИль?
— КиИль… Иезе.
А отдельные бдительные товарищи из первого отдела, при устройстве Изи на работу, начинали коситься.
— Верующий?
— Агностик, – врал Изя.
— Так.
Затем товарищи еще раз внимательно вчитывались в документы:
— А…
— Русский.
— Так-так.
И на хорошую работу не брали, аргументируя это черт знает чем.
Поэтому Изя решился назваться как-нибудь по-другому. Долго подбирал имя по созвучию и остановился на – Коля. Не хотел человек зваться Изя, то есть не так, иногда хотел, а иногда нет. Смотря по обстоятельствам. В общем, такой экземпляр был подкрученный, что бухая около магазина, представлялся – Коля, а приходя по делам в Торговый техникум – Изя.
Но мы его будем называть по-настоящему, тем паче, что войдя в нормальные мужские годы, он и сам вернулся к родному имени. Надоело вихлять.
Итак, Иезекииль Михайлович Куманёк-Оградов, живший после развода под ненавязчивым приглядом мамаши, вошел, как было сказано выше, в настоящие мужские годы. Вошел и задумался. А подумав, осознал себя полным и законченным ботаном. Некоторые называют это кризисом среднего возраста, но Иезекииль назвал это крахом.
Перечислил активы: скандальный развод полтора года назад и алименты на дочку, квартира однокомнатная в «хрущебе» осталась от бабушки. Плюс работа сторожем в зоопарке. Машина отцовская – «копейка» семьдесят второго года с родным фиатовским двигателем. Потом пассивы: скандальный развод полтора года назад и алименты на дочку, квартира в… По всему выходило, что пассивы вплотную соприкасались с активами, плавно перетекая из одного в другое. Это-то и являлось, по мнению Иезекииля, основной отличительной чертой ботана.
— Мда… – произнес он, не к кому особо не обращаясь, пару недель спустя, сидя вечером на кухне рядом с горящей конфоркой.
— Мда… Вот, собственно, горестный итог сорокадвухлетней жизни.
После чего достал из холодильника, припасенную заранее бутылку водки и банку маминых соленых огурцов. Открыл, налил рюмашку, вытащил огурчик, выпил и закусил. Потом еще раз. Потер рукой лоб и повторил.
Через час Иезекииль сидел за кухонным столом, смотрел на пламя под чайником и рассуждал вслух:
— Кабы не имя… То есть, если бы определиться… Да, так да, нет, так нет… а то, не пойми кто… Главное, я им…
Он перевел взгляд на пустую бутылку.
— Хотя, чего же…
Встал, выключил чайник, добрел до дивана и, не раздеваясь, упал.
Заснул мгновенно, то есть, еще по дороге.
И явился ему во сне отец его Михайло Олсуфьевич Куманёк-Оградов. Известный поборник попранных дворянских прав, успевший побывать председателем дворянского же собрания в их небольшом строго провинциальном городе. Явился весь в сияющих ризах и дворянской, опять же, фуражке с красным, как полагается, околышком.
— Папа? – робко спросил Иезекииль во сне и испугался.
— Я, – строго ответил Михайло Олсуфьевич. И добавил: – Все балуешь?
— Папа, – обмирая от собственной смелости, решился, наконец, Иезекииль, – папа, мы евреи?
— Что? – дико закричал папаша, подпрыгнул и затряс над головой, невесть откуда взявшимся сучковатым посохом. – Что ты сказал, идиот?!
— А шо?
— Я тебе сейчас дам «шо»! – Михайло Олсуфьевич изрыгнул пламя.
— А зачем ты меня Иезекиилей назвал, Михайло?
— Ах ты…
Но тут Изя проснулся, как от подземного толчка, предвещающего землетрясение и, еще не до конца придя в себя, пробормотал:
— Олсуфий Игнатьевич, бога ради…. То есть, Михайло Олсуфьевич…. А как же… Да я…
Потом сглотнул вязкую слюну. Дико огляделся вокруг и вспомнил.
— Вот черт…
Включил настольную лампу, основательную, стоящую на мраморном блине, увенчанную советским номенклатурным матовым плафоном.
Потянулся к прикроватной тумбочке, нашарил внутри синодальное издание бабушкиной библии, вытащил и начал судорожно листать. Наконец, нашел то, что хотел – книгу тезки своего пророка Иезекииля. Уткнулся взглядом в строки, зашевелил губами. И прочел вслух:
«И сказал Он мне, сын человеческий! Кости сии — весь дом Израилев. Вот, они говорят: иссохли кости наши, и погибла надежда наша, мы оторваны от корня. Посему изреки пророчество и скажи им: так говорит Господь Бог: вот, Я открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших и введу вас в землю Израилеву. И узнаете, что Я Господь, когда открою гробы ваши и выведу вас, народ Мой, из гробов ваших, и вложу в вас дух Мой, и оживете, и помещу вас на земле вашей, и узнаете, что Я, Господь, сказал это — и сделал, говорит Господь».

[divider]

Олег Макоша
Нижний Новгород

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin