Домашние звали его Шуня, Галя-молочница – Сашко, в метрике было написано – Шимон. А он с детства гордился своей фамилией. Еще бы! В хедере, где он учился, с ним рядом сидели Вайсфельд, Розенблат и Гофмеклер, а вокруг их маленького дома в местечке Сквира жили Табакмахеры, Гольдарбитуреры и тому подобные обладатели труднопроизносимых еврейских фамилий. А он по отцовской линии был Орлов! К его деду – знаменитому портному Арону Орлову ездили заказывать одежду из самого Киева.
В девятнадцатом году неподалеку от Сквиры стоял офицерский стрелковый полк армии Деникина. Однажды к старому мастеру зашли три деникинских офицера и попросили срочно сшить им мундиры. Офицеры в понимании Орлова – люди высокой чести, поэтому он даже не взял с них аванс, хотя жена Рива ему сказала ясно – возьми!
– Ну, как? – спросили нетерпеливые заказчики, зайдя через три дня.
– Все готово! – улыбнулся бледный от недосыпа портной.
Выходили деникинцы от Орлова уже в мундирах.
– Пардон, господа, а деньги?
– Господин Орлов, не смешите нас! Какие деньги?!
Тем не менее, не потерявшие остатки совести защитники Отечества оставили портному расписку, в которой пообещали щедро с ним расплатиться, но только после окончательной победы над большевиками.
Неделю после этого Арон Орлов не мог спать, а потом собрался ехать прямо в ставку Деникина.
Его жена Рива рвала на себе волосы и кричала ему:
– Геволд! Мишигинэр, вус титсты!
И без перевода с идиш понятно, что она кричала ему: « Что ты делаешь, идиот!»
Но Арон поехал! И добился своего. Его принял сам Деникин. И, когда через неделю он вернулся домой с деньгами и охранной грамотой от знаменитого генерала, Рива, которая в душе успела мужа похоронить, сказала Табакмахерше:
– Нет, это добром не кончится!
Так и вышло. Скоро, во время очередного погрома, когда все забаррикадировались в погребе, Арон Орлов вышел на улицу и, увидев, как во дворе дома напротив пьяный петлюровец со штыком наперевес гонится за беременной невесткой Табакмахеров, громко выкрикнул ту самую фразу Ривы:
– Мишигинэр, вус титсты!
И тогда пьяный петлюровец, в последний раз ткнув невестку штыком в бок, подбежал к старику Орлову, вытащил саблю и, словно закройщик сукно, аккуратно раскроил череп Арона пополам.
Этим бандит удовлетворился, не стал добивать упавшую женщину и побежал по улице дальше… Мальчика, который позже родился целым и невредимым, Табакмахеры назвали Ароном в честь старика Орлова. Но это случилось уже в далекой Америке, куда соседи Орловых успели сбежать…
Александр Орлов был в своего деда – такой же смелый и решительный. А еще непримиримый к врагам Советской власти, которая ему все дала. В паспорте у него было написано Орлов Шимон Лейбович, а на службе его все называли Александр Леонидович. Приказом Народного комиссара внутренних дел Генриха Ягоды ему было присвоено звание майора государственной безопасности. Соседи по большой киевской коммуналке Орлова побаивались и имели на то все основания. Чекист Александр Леонидович был суров, неулыбчив, ходил всегда в гимнастерке и галифе даже по квартире. Правда, в коридоре, благодаря майору Орлову, стоял общий телефон, и это соседи ценили. Орловы занимали большую комнату – тридцать два квадратных метра, потому что их было не так уж мало. В одном углу за ширмой стояла кровать папы и мамы Орлова, в другом углу, за другой ширмой – семейное ложе его и жены Риты, а все остальное пространство принадлежало сыну Феликсу, который по еврейской логике должен был быть Ароном, но по высшей логике был назван в честь величайшего чекиста всех времен и народов Феликса Дзержинского.
Феликса отец любил и баловал. Иногда даже, когда никто не видел, он давал трехлетнему малышу поиграть самым дорогим – именным пистолетом марки Маузер, естественно, вынув предварительно из магазина патроны. Знаменитый немецкий оружейник Пауль Петер Маузер вряд ли бы умилился, увидев, как маленький еврейский мальчик делает страшное лицо и наставляет пистолет на блондинистую кошку Симу – старую воровку и писюшницу в общем коридоре, которую соседи за это терпеть не могли, но до поры помалкивали.
Сегодня Александр Леонидович пришел домой раньше обычного. Соскучился. Не по жене. Риту он впервые увидел, когда они брали ее отца, в молодости грешившего в эсерах, а потом тихо работавшего корректором в областной газете. Рите было семнадцать, Орлову – двадцать шесть, и он давно придумал, что жену надо самому себе найти и воспитать. Воспитанием он и занялся, и за пять лет семейной жизни добился того, чего хотел: жена любила его, но больше робела и старалась лишний раз днем на глаза не попадаться, резонно считая, что ночи для свиданий такому занятому человеку, как ее муж, вполне достаточно. Кстати, Александр не побоялся, лично поручился за отца Риты, и того выпустили…
Орлов соскучился по сыну. Достаточно было одного поцелуя в буську, как называл он пухлую щеку малыша, чтобы холодное сердце чекиста закипело от любви, а голова отбросила все служебные неприятности, которых хватало. Этой ночью ему привели на допрос очередного вредителя. Вредитель был худ, весьма немолод и напуган до крайности. С его длинного носа свисала капля, которая, как он не шмыгал носом, сама не убиралась. Увидев Орлова, он, наконец, прошелся рукавом над верхней губой и назвал себя:
– Гершензон Григорий Израилевич.
А потом с надеждой прошептал:
– Гражданин следователь, простите, ди быст аид?
Этого Александр Леонидович не любил. Нет, не амикошонства, он не любил язык идиш. Он считал его языком еврейского неравноправия и рабства, поэтому дома этот язык был им строго-настрого запрещен.
– Да, я – еврей, и что с того? – угрожающе спросил заключенного Шимон Лейбович. Привычку отвечать вопросом на вопрос он не считал национальной.
– Конечно, ничего, – испуганно произнес вредитель, – просто я подумал: аид аида быстрее поймет.
Это был перебор. Отработанным движением Орлов выпростал руку из кармана и, резко ударил Гершензона по лицу. Удар пришелся по выступающей из лица части – носу. Кровь брызнула из арестованного, будто голова его мгновенно прохудилась.
– Твою дивизию! – выругался майор, увидев залитый кровью стол, – башку подними! Выше! Еще выше!
Гершензон задрал голову, но кровь не унималась. Через минуту в кабинет вбежал вызванный майором из медизолятора врач.
– Этого – к тебе! – коротко распорядился майор. – Пусть полежит минимум недельку. Подлечить, подкормить, а то его толкнешь – того гляди, рассыплется!
– И не толкнешь – рассыплется, – ухмыльнулся доктор. – За мной, доходяга!
– До свидания, гражданин следователь, – измученный допросами Гершензон не мог сдержать слез благодарности. Неделя отдыха – роскошный подарок от соплеменника.
В общем, появившийся дома Орлов был расстроен. Зачем ударил? Зачем потом пожалел? Чекист должен бить умеючи: больно, но без лишней крови и уж тем более – без жалости.
Первой из кухни его увидела в коридоре мать – Фрида Моисеевна.
– Ингеле манс таярс! Ди вылст эсен? – ласково проворковала она.
– Мама! – жестко одернул ее сын.
– Ой! – обмерла Фрида Моисеевна и повторила то же на русском, с привычным еврейским акцентом:
– Сыночек, дорогой! Ты хочешь кушать?
Александр Леонидович хотел кушать. Неделя выдалась урожайной на врагов. Так вышло, что из-за непрерывных допросов он толком не ел целые сутки. Но эта фраза на идиш окончательно вывела его из себя, причем это было второй раз за короткое время. Позавчера, в воскресенье, майор проснулся от того, что родители ранним утром, забывшись, самозабвенно перешептывались на родном языке и спорили, что лучше приготовить сыну на обед. Папа говорил, что Шунечка больше любит «эсик флейш» – кисло-сладкое мясо, а мама – что «гефилте фиш» – фаршированную рыбу. Александр тогда не устроил скандал только потому, что побоялся разбудить Феликса…
В комнате Орлов орал на родителей все громче и яростнее, распаляя самого себя, словно позабыв, что он не на работе.
– Прекратить! Сколько раз вам говорить: мы – советские люди! Советская власть дала нам все! Без нее вы бы до сих пор гнили в своей вонючей Сквире без водопровода, телефона и нормального унитаза. И я вместе с вами! Великий и могучий русский язык подарил нам русский народ. И мы должны…
Шимон Лейбович, точнее, Александр Леонидович затих только тогда, когда его тихий, вовсе не в своего папу Арона, отец побледнел и стал валиться на бок…
Папа Орлова, тихий бухгалтер Лейба Аронович умер через год. Не сердце, а рак желудка сделал свое черное дело.
– Ну, вот, сынок, – сказала Фрида Моисеевна, – теперь мне не с кем говорить на идиш. Выполни, пожалуйста, последнюю просьбу папы. Пусть на похороны придет раввин.
– Что?! Какой раввин, мама? Где я возьму раввина?..
Поздно вечером майор Орлов приехал домой к своему начальнику. Комиссар госбезопасности третьего ранга Семен Иосифович Варшавер задумался.
– Последняя воля отца, Саша, – это серьезно. Сделаем так. У нас сидит один раввин. Он, правда, давно уже не раввин, но я думаю, если мы хорошо попросим, он вспомнит. Ты возьмешь его будто бы на допрос, отвезешь на полчасика домой и потом обратно!..
Молитву по умершему – кадиш – Шимон Орлов, повторяя слова за раввином, читал сам. Считается, что, когда сын читает кадиш по умершему отцу, душа последнего меньше страдает при расплате за грехи, совершенные при жизни. И все повторяли за ним: «Амен». Мудрецы говорят, что тому, кто говорит «амен» искренне, от души, уготовано место в будущем мире…
Как же сложилась жизнь чекиста Орлова… Удача не шла за майором по пятам, но всегда держала его в поле зрения. Его не отравили соседи, как кошку Симу, не расстреляли, как комиссара Варшавера, и не забили на допросах до смерти, как несчастного Гершензона. Он не сидел в ГУЛаге, хотя жена и тесть успели там побывать. Майор Орлов прошел всю войну, но не на передовой, а в СМЕРШе. Мать тихо умерла сразу после Победы. Во время кампании против безродных космополитов его уволили, но потом вернули, и он ушел на персональную пенсию из родных органов.
Любимый сын Александра Леонидовича, Феликс Орлов пошел по стопам прадеда Арона и стал известным портным. В советское время он шил костюмы советским руководителям, а в перестройку, с их же помощью, как говорят теперь – раскрутился! Орлов открыл свою компанию «Орлов», сеть фирменных магазинов одежды «Орлов» и теперь его знают в Европе и уважительно называют кутюрье Орлов. Мы познакомились с Феликсом Орловым случайно. И то ли, оказавшись рядом с человеком пишущим, то ли под лирическое настроение, но всю эту историю Феликс Александрович рассказывал мне сам, и вот, что было дальше.
– В девяностом у отца случился инсульт. Отнялась речь. Но через неделю он вновь заговорил. И как! На чистом идиш. Ни одного слова по-русски. Я вызывал к нему лучших врачей, умолял: папа, скажи, что болит, где? Но он упрямо говорил и говорил на языке своего детства, явно упиваясь звучанием этих непонятных мне слов. «Папа! Профессор тебя не понимает, скажи по-русски, что тебя беспокоит, я тебя прошу! Умоляю!» Но старый Шимон был неумолим. Он говорил: «Киш мир ин тухес!», что в переводе означает: «Поцелуйте меня в задницу!», отворачивался к стенке и начинал тихо напевать что-то ритмичное, напоминающее то ли колыбельную, то ли молитву. Когда он умер, пришел не просто раввин, а главный раввин. Я рассказал ему, как уходил мой папа, и заплакал. И ребе сказал:
– Твой отец очень хотел, чтобы его простили. И нет ничего на этом свете, чего не мог бы простить Господь! Амен…
[divider]
Александр Володарский
Киев