TOP

Завершенный гештальт

Анна Голубкова

 

Что позволено Юпитеру, то корове никак нельзя. Для женского писательства тема брошенности – приговор. Женщине писать о том, как ей, видите ли, больно, когда ее бросил любимый, категорически запрещено. Полные снисходительного презрения ухмылки старших братьев по разуму и по перу, келоидный рубец ЖП звездою во весь лоб, машинка для уничтожения бумаг, пыль и забвение- вот удел недальновидной страдалицы.

Брошенных женщин слишком много – так много, что уже никому и не интересно. Простонала, провыла сквозь время гениальная Марина : «Мой милый, что тебе я сделала?!» – и достаточно. На всех достаточно, всем нецветаевым – плакать молча!

И кому какое дело, что ты умираешь.

Улыбайся. Сверкай жемчугами зубов , создавай интригу, играй стерву, излучай благополучие , демонстрируй боеготовность. Шелести опереньем, райская птичка.

Мужчине зарисовать муки расставания – святое дело. Ибо – явление редкое. Расставаний много, но чаще без мук и по собственной мужской инициативе. Брошенный мужик – эксклюзив , исключение, дефицитный товар. Осиротевший птенец, достойный сострадания и всякого прикорма.

Бросившая его дама –богиня, раз может позволить себе этакую выходку. Богини достойны описаний жития, гимнов и икон в серебряном окладе.

Ушедшие женщины, отлетевшие богини дают мужчине импульс к самоисследованию, к поиску веры и смысла, – в церкви , в шлюхах, в вине, на погосте. Начало подвигу и кокаиновому зеркальцу, запою и нераскрытому парашюту, прыжку с шестом, сонетам, захватническим войнам и Гудзонскому мосту.

Ушедшая женщина для писателя – муза и звезда Альтаир .

Браво, аффтар. Пешы есчо.

А брошенная женщина – это еще одна из сотен истеричных куриц, унылое гавно и просто дура, раз не сумела удержать. Или бросить первой. Брошенная женщина должна переносить тяготы и лишения стойко и незаметно для окружающих. Брошенная женщина должна тихо гладить пододеяльники и увлажнять их тишайшими слезами, варить суп–пюре из спаржи (непременно из спаржи, даже если из картошки с вермишелью. Это важно.) и солить его своим сжиженным горем. А потом идеальным акриловым коготком бодро выбивать из клавиатуры искрящийся тонкой иронией, благоухающий шанелью рассказ про нанизанные на одиннадцатисантиметровые шпильки волосатые мужские сердца.

Пой, ласточка, пой.

И забудь, что старшие братья по разуму и по перу учили:
Пиши только про то, что знаешь.

*
Впрочем, если так уж невмоготу, напиши про какую-нибудь брошенную собаку. Брошенные собаки трогательны, и их куда меньше, чем брошенных баб.

*
Эта сука приснилась мне, когда все еще было хорошо. Эта сука лежала в моем сне совершенно голая, совершенно белая, совершенная. И лениво принимала мои ласки. Я смачивала слюной указательный палец и гладила вспухшие окружья ее бледных сосков. Никогда раньше у меня не было лесбийских экспериментов, лесбийских снов и даже лесбийских мыслей. К концу сна я заметила, что эта сука плачет. Так плачет, что ее слезы затопили мой сон, мой дом, мой город, и мне не спастись, и я обречена.

*

Эта сука – бывшая жена Фреда. Сто семьдесят два сантиметра гламура, пятьдесят шесть килограммов алчности , пепельная шлюха. Я никогда с ней не встречалась, но знала о ней все. Эта сука отняла у Фреда квартиру и веру в любовь. Эта сука была женой Фреда, когда он впервые за три месяца остался ночевать у меня , уставший пьяный зверь, пахнущий травой. Со мной, совсем непепельной .

*
«…Когда лег снег, ушел ветер. И стало хорошо, мягко, тихо.
Промозглый ноябрь Фред прожил трудно – он почти все время дрожал и почти всегда лежал,- уже не выбирая, где суше и где теплей. Уже не вылизывал раскисшие гнойные лапы, уже почти не хотел есть.
Летом, когда только началась его новая, дикая жизнь, Фред думал только о еде –голод стал его новым хозяином. Голод гнал его – Фред послушно бежал по своей новой жизни, опустив породистую морду, искал, нюхал, нюхал, искал. Хоть что-нибудь , что можно было бы съесть. Находил какие-то кости, какие–то темные, мрачные, пахнущие мертвечиной куски, – съедал быстро, жадно, и от этого становилось еще хуже .Сухой желудок складывался мятой жестянкой, резал изнутри поджарое брюхо, отторгал съеденное – летом Фред мучался выворачивающими наизнанку рвотами….»

*

Мне дорого это сиреневое время –полпятого утра. Это мое время, и никто, кроме меня его не знает.

Через полпятого всегда проезжает тяжелый, медленный, гулкий поезд –тудух. тудух. тудух.

Поезд везет мандарины и непрочитанные письма – запах мандаринов я ясно чувствую, а про письма я сама себе придумала. Поезд возит их по кругу, и никогда никуда не приезжает, и письма никогда не дойдут, и мандарины не попадут на елку к маленьким толстым детям, и сгниют, рано или поздно.

Мне нравится акварельная дрожь растаявших окон, колокольцы-бубенчики бессонницы, тяжелый живот и содранная кожа, я наслаждаюсь, я попадаю в ритм вселенского трепета, я растворяюсь в сиреневом – немыслимо, невозможно сиреневом воздухе –не того пошлейшего, бублгумного оттенка , что любит Марк Джейкобс, а сиреневом цвета сирени, майских заморозков и тяжелых мазков Врубеля.

Полпятого – время мистическое, звенящее неупокоем, время, когда рождается эхо.

Время бреда.

Потому что я каждый раз ложусь полпятого, очумев от сигарет и феназепама.
И постель моя холодна.

*

Странно – я не помню его лица. Не помню, какой у него нос, какой рот, какие брови.
Только образ, только набросок.
Большое красивое пятно в темноте– кожа-топленое молоко, мощный рисунок напряженного плеча, нервный росчерк ключиц, взгляд горячим углем, первобытные спутанные кудри. Тарзан, Овод, козлоликий бог.
И тяжелый золотой крест, трагично и медленно раскачивающийся над моими губами.
Я с самого начала была обречена.

*

Я запуталась в нем, как Авессалом в волосах.

*

В каких, к черту, волосах? И кто такой Авессалом?
Кажется, я уже сошла. С ума, с катушек, с поезда, и феназепам –это несерьезно.
Да, и надо бы уточнить про Авессалома, прости Господи.

*

«…Потихоньку внутренности забыли о фирменных сухих кормах, и Фред ел все подряд – без трагизма и без болезненных вывертов. Да только к холодам еды стало мало, да и сил. Фред начал умирать.
Еще летом он пытался прибиться к серьезной и лохматой стае – его не приняли, гладкий узкомордый пес был чужим, неправильным и лишним, и пах не по-собачьи – шампунем и человеческими руками. От той наивной попытки внедриться в коллектив у Фреда осталась мокрая незаживающая рана на ляжке , да страх перед собаками без поводков. Завидев,зачуяв дворняжистую шпану, он поджимал обрубок хвоста и удирал. Люди его не жаловали – сперва боялись, а потом – брезговали. Бойцовский пес –говорили летом, и подкармливали издалека и понемногу, качая головами: сбежал, домашний. А когда от бойцовского пса остались ребра, нос, ползущая по ляжке сукровица и синие проплешины, люди и вовсе потеряли к нему интерес – некрасивое и большое не вызывает сострадания, и хорошо, что еще никто не бил .
Красивый зверь, великолепный образец породы , шоколадный доберман, туповатая полицейская собака сдалась городу быстро и без боя .
Долгая селекция вымыла из породы собачью живучесть и злой ум, Фред был обречен….»

*

Нашим самым хард -порно был Пинк Флойд.
Тогда, в наш первый раз, мы пили передержанный на огне невкусный кофе, я оттирала невидимое пятно на столешнице и говорила, как сельская учительница на столичном семинаре – медленно, вымороченными предложениями, выхолощенным голосом и серые глупости. А Фред гладил тонким пальцем край чашки и скучал.
Потом встал, сказал: будь сама собой, и повел меня –рабыней – в мою комнату, смотреть DVD.
Я думала, что The Wall- это социальный рок с мультиками. Раньше.
А с этого дня я была обречена.

*

Я в нем действительно запуталась . Проросла, прониклась, присохла, приклеилась.
Фред, любимый.
Не Фред, конечно.
Фредом он назвал себя сам.
Федор.

Альфа-самец, мужчина с шикарным прошлым.
Полухудожник, полубомж, полубизнесмен.
Продукт селекции девяностых.

Нищий разочарованный бог с тяжелым золотым крестом.

Гандон, набитый манной кашей.

*

Я почти ничего не писала все время, пока Фред был рядом.
Душа моя трудилась, как проклятый раб в каменоломнях, исключительно во благо его таланта.

Анна Сниткина, второе воплощение, прошу любить и жаловать.

Мой Фёдор декламировал: «Я в долгу перед Космосом, который дал мне талант».

Это было не смешно, потому что космос-космосом, а кредиты выплачивала я.

*

Удивительно, но друзей у него не было.

*

Зато у него были романтические увлечения и мама.
С мамой он меня не знакомил, но помогал ей материально .
Романтические же увлечения мне почти не мешали . Если только в ментальном смысле.
Бесчисленные хостесс, продавщицы булочных, маникюрши ( о, йес!) и прочие гризетки, а также одна конная девушка–милиционер жрать у нашей греховной ячейки общества не просили, но пагубно влияли на мою самооценку.
Они все были моложе, глазастее, грудастее и глупее.
Фреда, впрочем, трудно упрекнуть в донжуанстве. Он только играл мускулами, блестел углями очей и рассказывал анекдотцы.
Больше всего мне мешала эта пепельная сука.
Она мешала мне каждый час каждого дня, она путалась под ногами, между тарелок на обеденном столе и в постели. Эта сука доказывала мне, что она совершенна.

Собственно, к ней он и ушел.
Чего и следовало ожидать.
Как только она размякла, а я потеряла бдительность.

Ушел молча, собрав вещи. Вплоть до трусов.

У меня нет ничего –он меня обокрал – он унес свои трусы, четыреста долларов и DVD Пинк Флойд.
И мой сон.

Я не сплю уже два месяца, я обречена, я схожу с ума.
Несмотря ни на что.

*

«… Снег -теплый , снег теплее дождя. Раскисший от голода мозг Фреда вяло булькал картинками.
Теплый дом, огонь в камине, можно лечь рядом и греть рожу до одури. От жары мозг раскисает, как от дождя, только приятно.
Людей звали Мама и Папа. Папа – медленный и ненужный, Мама – зло. Мама, конечно, его кормила, но кто-то же должен кормить собаку? А вот бить собаку нельзя. А Мама – била. Не больно, но унизительно.
Вонючим мягким тапком. Гордые полицейские гены подсказывали Фреду, что это недопустимо. И еще Мама визжала, как дурная кошка,когда Фред метил дом. Что тут такого ? Самец должен метить дом, Папа вон не метит, потому и ненужный. Незаметный. Самец должен быть самцом. И всего-то требуется для этого разбрызгать по углам капли крепкой, звонко пахнущей мочи. Фред упрямо отстаивал свою точку зрения, в тепле упрямым быть легко…»

*

«…Фред не сразу сообразил, что происходит. Мама визжала не громче обычного, а тапочки он давно сгрыз.
Теперь его били поводком, это приличнее для полицейского пса.
…От Папы пахло страхом . Вся машина пропахла страхом, и Фред подумал, что Папа – и не самец никакой, раз так испугался Маминого визга. Потом Папа вышел из машины, Фред тоже вышел, нет, – выбежал, весело нырнул в придорожную пыль, завилял обрубком – давай бегать, давай играть, Папа, хоть и самец ты никакой. Папа сел в машину и врезал по газам.
Фред залаял вопросительно, побежал, было, следом, но метров через двадцать понял, что это навсегда…»

*

Талантлив ли он? Не знаю. Не бездарен, ясно.
Но Космос не спешил принимать долги, и никто не спешил покупать его странные картины.
Фред рисовал улиток в мертвых городах.
Без кисти – пальцем. Красиво. Работал красиво: кудри – в хвост, башка – набок, глаза-угли, движения –танец. С саблями.
Картины при этом выходят на удивление статичные. И похожие одна на другую.
Но процесс завораживает.

*

«… Запах колбасы … Запах колбасы ударил – не в нос, – а просто ударил, всего Фреда ударил, как взрывная волна.
Аж подбросило, насколько позволили гнойные лапы и дистрофия вообще. Женщина держала в руках огромную баранку невозможно мясной колбасы . «Приманивает», – проползла мыслишка. Да и хрен с ним, пусть, куда хочешь пойду, хоть на убой. После такой колбасы – куда хочешь. Дай.
Дала…
…Обняла охапкой, подняла легко – сильная женщина, по всему видно. И по запаху – сильная, пахнет табаком и мясом.
…. Светлые стены, светлые люди какие-то, стекло… Большой воротник, как тазик ,вокруг шеи. Тоже светлый. Белый.
Собаки видят все в черном –белом. Здесь белое – все. Даже запах белый – о-без-зара-женный. Лечебница. Как в малолетстве, когда купировали уши. Блямс. Капли в трубке капают – блямс. Сплю….»

*

Он нуждался в стимуляторах. В самых разных – в кукольных продавщицах, в алкоголе, в своей пепельной суке.
В запоях бывал шумен, дурашлив и вонюч.

*

Я сейчас совсем плохая, плохонькая и нуждающаяся.

Я нуждаюсь в услугах косметолога, визажиста, парикмахера, мастера маникюра и даже стоматолога. В услугах психиатра я не нуждаюсь.

Так сказал мне психиатр.

Психиатр сказал, что я слишком умна, чтобы вылечиться от табакозависимости.

А во всем остальном я неизлечимая дура с виктимным психотипом.

Стокгольмский синдром на ножках.

Психиатр показался мне не очень.

От него пахло алкоголем.

*

«….В новом доме Фреда не было камина, но был обогреватель. Эту женщину тоже звали Мама.
Эта, вроде, не злая. Не орет, не визжит. Бегает с тряпкой. Фред отъелся, округлел боками, заблестел шоколадом. И усердно помечал свою новую территорию.
Ссал в углы.
Ему здесь нравилось. Больше, чем на улице, но меньше, чем у камина. Хоть здесь и не бьют – ни тапком, ни ремнем.
….Шоколадная морда под обогревателем, мозги расплываются от сытой жары, Мама уютно шуршит в телефонную трубку непонятные слова:
– Олег Валентинович? Это Анна. Вы помните меня – мы откачивались у вас – дистрофия? Да, доберман – пинчер. Спасибо, все хорошо, все затянулось, собака хорошая. Саркоптоз? Нет, корок нет, не чешется – хороший теперь парень. Спасибо вам, Олег Валентинович. У меня вот какое дело к вам: собака мочится в доме. Да, метит. Метит. Уморил уже меня. Вы считаете ,это поможет ?
Нет, не нужно уколов, я предпочла бы что-то радикальное.
Да. Кастрацию.
Да, настаиваю.
Только кастрацию…»

[divider]

Анна Голубкова
Московская область

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin