Длинноногая Ляля в выходной день пошла в лес – выгулять овчарку и заодно проведать, есть ли грибы. Все лето стояла засуха. Погибли посевы, высохли и грибницы в лесах. Натуралисты, между тем, обещали, что осенью будут опята и вешенки. Как раз в сентябре прошли обильные дожди.
И на самом деле Ляля вернулась с грибами. Принесла сухих лисичек и еще каких-то с кучку.
– Там, в сенях!.. – блеснула очками, проходя с надменным выражением лица. Муж был старше ее лет на двадцать. Прощал молодое хамство, эгоистичное разделение труда. Например, сегодня обозначавшее: я за грибами таскалась – буду отдыхать, а ты жарь, пылесось дом и мой посуду.
Покорствуя судьбе, он склонился над корзинкой.
– Это лисички, а это что?..
– Опята! – крикнула она из душа, держа в руке трусики.
– Опята? Это поганки какие-то. Мокрые…
– Сам ты поганка! Это опята! На пне росли!
Ополоснувшись, она ушла к себе, прикрыла дверь: после прогулки в лес она обычно ложилась и крепко засыпала.
Он промыл грибы в дуршлаге, очистил от веток и травы. Налил в сковороду растительного масла, поставил на горящую конфорку. Выделилось много воды, коричневая жидкость кипела. Пришлось сливать.
Часа через три проснулась Ляля. Набросив куцый халатик, прошла в кухню. Оголяя края ягодиц, низко нагнулась, глянула в сковородку.
– Ты ел?
– Ел.
Она посмотрела на мужа внимательно. И ушла. Часа через два сварила картошку в мундире – мелкую картошку, – не уродилась нынче тоже, и хорошо поужинала , съела все грибы.
За оградой на опушке уже густели сумерки. Вдоль тропы низко пролетела сова, широко распахнув крылья.
Муж начал топить баню. Когда возился с насосом возле колодца, Ляля подошла и склонилась над его затылком.
– Слушай, ты как себя чувствуешь?
– Что-то мутит.
Он затягивал отверткой шуруп на хомуте, шея его слегка покраснела.
– Мне, кажется, плохо, – сказала она.
Он промолчал.
– А сколько ты съел?
– Чуть – чуть.
– Господи! Совсем мало что ли?
– Ну да. Чтоб ты не ругалась. Ведь ты собирала.
Молоденькое лицо выражало растерянность, она держалась за живот.
– Я ведь говорил, что, может, это поганки. Но ты: опята! Умрем, к черту, оба…
-Ой, – она заплакала. – У меня голова кружится…И дышать трудно…
Он поднял голову, вгляделся в лицо жены.
– И вправду бледная. И зрачки…
– Что зрачки?! – она схватила его за рубашку. – Расширились?!
– Может, это очки увеличивают…
– Мои очки, наоборот, уменьшают! Значит!..
– Тогда, не знаю… – сказал он и, освободив рубашку, направился в сторону бани, – маленький, толстый, с упрямо торчащими ушами.
Жена – точно на ниточке – дернулась следом, безвольная, жалкая. Она как-то вся надломилась, даже ноги от бессилия стали похожи в букву «икс». Так и плелась за ним…
– Ты когда их ел? Сколько времени назад? – и вдруг вскричала: – И вообще ты их ел?!
-Я? Нет.
-За-че-м?! – лицо ее скорчило от боли.
– Сомневался.
-Почему не сказал!..
– А чтоб неповадно было, – тут он обернулся. – Я что – подопытный кролик?
– Я на самом деле думала, – призналась она скороговоркой, – что с тобой ничего не случится, ведь ты – мужик!
-А что мужики – не люди?
-Ой, я вправду задыхаюсь! Вызови «скорую»!
Лицо ее изображало оторопь, истерику.
– Позвони лучше мамочке. Устроит бучу, что я мало съел.
– Маму нельзя расстраивать! Звони в «скорую»!
– Бесполезно, процесс необратимый. Бледная поганка не выводится.
– Там не было бледной поганки! – запротестовала она в неистовстве. – Ведь мы вчера только смотрели грибы в компьютере!
– Вот именно, смотрели. И там было три вида поганок. «Бледная» – это просто название. Там есть точно такого цвета, как твои, – серо-коричневые…
– Ты, правда, не ел? – спросила она тихо и доверительно.
– Нет.
– Мама! – она зарыдала, – живот болит!..
– Бог видит все. Мужа хотела отравить, – сказал он и пробормотал как бы про себя. – Еще старым хрычом обзывала…
– Я не хотела отравить! А просто думала: если с тобой ничего не случится, и я поем.
-Ты же была уверена, что это опята.
– Да. Но потом когда поела , засомневалась.
Лицо ее на самом деле было бледно. Она опустилась на корточки, скользя спиной по стене , и все держалась рукой за живот.
-Позови «скорую»!
Он вздохнул.
– Я не хочу умирать… – плакала жена. – Я такая молодая!…
Она была трогательна. Глаза выражали страдание и сиротство. Как и тогда, тринадцать лет назад, в трудные годы, когда она тощей, близорукой, напуганной жизнью девочкой, выходила за него замуж, чтоб оградить себя и маму от бед. Ему стало жаль ее.
– Ладно, – сказал он, наконец, и будто снял маску. – Это опята!
– Ты врешь!
– А трудно дышать потому, – продолжал, – что у тебя от страха обморочное состояние.
– Это признаки отравления…
-Да ел я, ел твои грибы! – воскликнул он. – Уже часов шесть прошло. И ничего. Если не веришь, пойдем посмотрим в компе.
Он обхватил жену за талию, по-прежнему тонкую, девичью, с удовольствием повел в ее комнату.
Сели рядышком. Включили компьютер, открыли нужный файл.
– Вот видишь: бледные поганки. Они все белые. А вот опята. Именно тот вид, который ты принесла. Успокоилась?..
Она потихоньку приходила в себя.
– Как страшно умирать, – призналась.
– Конечно.
– А может, бог хотел меня наказать? За что-нибудь старое. Ведь я хотела от тебя уйти из-за того, что у тебя нет денег.
– Конечно, мог, – согласился он. – Хотя бы сейчас. Но увидел, что ты каешься, и отвел беду. Пусть и обманом.
– Как обманом?
– Я грибы-то не ел, – он хотел улыбнуться.
Но тут она жестко ущипнула его – схватила тонкими пальцами за мякоть у предплечья: «Врешь!» – И держала молча, сдавливала сильнее, чтобы причинить боль. Глаза не отрывала от монитора. А там на кривых ножках застыли в смертельной пляске бледные поганки. Все они были совершенно отличны от тех, серо-коричневых, что она сегодня принесла. Лицо ее приобретало привычное выражение – самодостаточной и надменной молодой особы.
И в который раз, как бывало после очередного розыгрыша, он жалел о происходящей метаморфозе и пытался удержать в памяти хотя бы на минутку уходящий образ доверчивой и потерянной девочки.
[divider]
Айдар Сахибзадинов
Москва