Когда я сторожил
и дворничал на Пресне
и бочку на режим
катил с другими вместе
такими же, как я,-
в январские морозы
чугунного литья
благоухали розы.
Когда я сторожил
и дворничал, когда я
со словом не дружил,
над вымыслом рыдая
в строительном НИИ
на пролетарской Пресне,
ночами соловьи
чужие пели песни.
Когда я сторожил
и дворничал на Пресне
под музыку пружин
состарившихся кресел,
лопаты и совка,
метлы, песка и соли…
Дорога коротка
в неволю из неволи.
И всё, чем дорожил
замри-умри-воскресни!
Когда я сторожил
и дворничал на Пресне.
* * *
В круге замкнутом, тесном,
что твоё колесо,
редким каплям небесным
подставляю лицо.
Долгожданная старость
или слёзы сквозь смех?
Сил всё меньше осталось
и кручу изо всех.
* * *
Что осталось? Сентябрьский лес
оглоушенный пеньем и граем.
С небом партию на интерес
в подкидного играем.
И, обнявшись, уходят во мрак
глядя под ноги тупо и хмуро:
под завязку набитый дурак
и набитая доверху дура.
* * *
Как птах небесный в сети,
как рыба на крючок,
в сачок при лунном свете
попался светлячок.
Испуганный, помятый,
светящийся хитин,-
в одном лишь виноватый,
что в темноте светил.
* * *
Прижизненная слава,-
гори она огнём.
Читаю время справа
налево день за днём,
где гласные навечно
оставили слова.
И сладко мне и млечно,
и кругом голова.
* * *
Свято место – не свято и пусто;
обезлюдевший берег реки
вызывает двоякое чувство,
как пожатие левой руки.
Замечательно, что обезлюдел
и ужасно, что нет никого…
И под вьюгу январскую будем
вспоминать обречённость его.
* * *
Я, как всегда, прошляпил, –
забыл закрыть засов,
и высыпались на пол
мгновенья из часов.
И налетевший ветер,
унёс песчинки те,
а я и не заметил,
прошляпил в суете.
Пока я ахал, охал,
Господь подвёл итог
и для меня отгрохал
из времени чертог.
И не было на свете
прекраснее дворца,
где прошлое, как сети,
на самого Творца.
* * *
Кофе допит, а чаша не допита.
Удивление бровью-дугой.
Исходя из печального опыта-
жизнь одна и не будет другой.
Исходя из счастливого знания-
жизнь – конечна, – молчи и терпи.
Маме лошен ночного сознания-
одинокое эхо в степи.
* * *
Не поверишь – полста.
Сам я верю с трудом.
Видишь – кружит листва
над осенним прудом.
Надоело кружить,
опустилась на гладь.
Никуда не спешить.
Ничего не желать.
* * *
Мне нравятся поэтессы.
В.Соколов
Поэтессы стареют красиво;
на краю у любви и беды
словно ива – без тени надрыва
над рекой, не касаясь воды.
Ни пространство не властно, ни время,
ни печали в глазах, ни тоски;
и живут поэтессы, старея,
бормоча молодые стихи.
Дети выросли – камня на камне
не оставив от прошлого…А
ближе к марту в гранёном стакане
ветка вербная зацвела.
Клеопатра и леди Годива
растопили февральские льды.
Поэтессы стареют красиво
на краю у любви и беды.
Поэтессы стареют, – поэты
не стареют в плену у зимы:
в 27 -ощущение Леты,
в 37- предвкушение тьмы.
Дожди
Бесцеремонные, как ты-
мой самый лучший враг,
не терпящие пустоты-
наполнили овраг.
И не овраг уже – река
осеннего стекла,
бурля, валяя дурака,
текла, текла, текла.
Она текла, текла, текла,
но через сутки, вдруг-
не пересохла-предала,
как самый злейший друг.
* * *
Я жил от сих до сих,
я жил и там и сям,-
остался при своих-
не должен небесам.
Остался при своей
единственной любви,
как в клетке воробей,
как в небе соловьи.
* * *
Вокруг оси
на 360,-
и не проси,-
я не вернусь назад.
Не говори-
я так устал от слов.
Замри. Умри.
Не воскресай любовь.
Фото
На золотом крыльце сидели
Денис, Иосиф и Мария,
и улыбались, словно пели
и ангелов с руки кормили.
А где-то там 1/6,
и там по-прежнему, как в Польше.
И вспугнутая ветром стая
на двух крылатых стала больше.
[divider]
Феликс Чечик
Натания