Мариам Глекела
Через восемь минут обещали отход поезда. В вагоны набились толпы – с вещами, коврами, узлами, мебелью. Многие везли скот. В тамбуре блеяли козы, с багажных полок кукарекали петухи – видно, чeрные тряпки местами сползали с клеток, дав ход свету и глупые птицы вообразили себе неурочный восход солнца. Мужчины дрались за сидячие места, не обращая внимания на женщин.
– Это нерусский вагон? Эй, ты, голова ослиная, вагон нерусский?
– Слышь, Аслидин, как верно твоe имечко в осла образовали! – крикнули из-за спины Аслидина, и оттесняя «осла» к стенке, мужчина с религиозно отпущенной бородой сказал – проходите, ханум, проходите. Вот сюда, в купе – здесь негде сесть, но на второй полке мой чемодан. Если вы спустите его мне вниз…
– Ловите! – чемодан пролетел в сантиметре от лба его владельца.
– Лезьте сюда, здесь место! Я подвинусь. Знала бы я, что придeтся вот так уезжать – никогда бы не приехала сюда с Павлодара.
– Вы здесь работали?
– Да. Я учительница русского языка, – казашка важно сощурила и без того узкие глаза. – Садитесь, садитесь поудобнее. Нет, вы посмотрите, они дерутся, они спихивают с мест детей! Никогда, никогда ни один тюрк не позволил бы себе такого.
– Мы коллеги, – заметила ее спутница, судя по одежде, памирка, стараясь подобрать под себя ноги на узкой полке.
– Свесьте их в проход. Пусть на голову этим мужчинам вместо Божьего гнева! Вы тоже русский?
– И литература, – спутница улыбнулась.
– Прекрасно. Уже нашли место? Я в Томскую область.
– Нет, я к мужу, в Москву. Послушайте, как здесь спать? Ехать же трое суток.
Двое мужчин привязывали сетки с мясом на ручки окон, на столике громоздились друг на друге два телевизора – импортный «Панасоник» и маленький «Рекорд».
– Поезда, говорят, по неделе стоят на границе.
– Отбирают ценные вещи.
– Это потому, что пограничникам зарплату не платят.
У первой полки забились в угол две собаки, три или четыре кошки – испуганные звери предпочли соседствовать друг с другом, нежели с людьми.
– Кто везет собак? Выкиньте нечисть в окно, аа! – кричал из коридора Аслидин.
Поднялась ругань, крик, кто-то доказывал, что в России его привезут в деревню, а там без собаки не обойтись, кто-то призывал вспомнить, что в зороастризме собака священное животное.
– Заткнись! – сказал мужчина с бородой и сразу стало тихо – может от того, что огромный чемодан, который он так и не нашел, куда поставить и держал на руках, показался серьезным оружием.
– Не надо здесь порядки ваххабитов! – крикнула казашка, наклонившись в проход, то ли бородатому, то ли Асли, но никто ее не поддержал – в те времена слово ваххабит звучало экзотически непонятно. – А как спать? – она втянула свое тело обратно на полку и повернулась к спутнице. – Надо закрыть глаза, и представить себя в степи. Кругом степь, высоко звезды – хорошо. Так и заснёшь.
– Я попробую.
– А потом отоспишься – в Москве если будешь, а если в деревню уедете, то на полатях зимой лежи-лежи.
– Их еще найти надо, полати эти.
– Что?! – глаза казашки от изумления стали почти круглыми. – Русские в деревнях спят на полатях. Я знаю, я учитель!
– Я тоже учитель, – сказала спутница спокойно. – И я много была на практике в деревнях. Полатей давно уже нет.
– Нет?! – казашка взвилась. – Вы меня учить будете? Я учитель! Я русскую литературу читала! В русских книгах русские авторы пишут, что русские спят на полатях! Они что, дураки?
– Кто?
– Авторы. Они все дураки, дураки, да?! Какая-то фифа в красном платье поездила в деревню и всё знает, а великий русский писатель 19-го века нет! Он дурак, он дурак, да?!
– Так 19-ый же век… – спутница улыбнулась.
– Слушай, я не знаю, ты с кишлака какого, но все русские писатели пишут о полатях! Покажи мне русского писателя, который пишет по-другому?
– Да съездите в деревню.
– Я? В деревню? Я городская. Я с Павлодара, – казашка отвернулась, надувшись. Щеки ее покраснели. – Я тридцать лет в школе работаю и никогда, никогда такого… Ладно бы от двоечника, но от коллеги…
Вагон шумел всё сильнее – в него вваливались новые и новые люди, казалось, еще чуть-чуть и железная конструкция поезда не выдержит, лопнет по сваренным швам, зазвенит вылетевшими стеклами вагонов.
– Поезд, который позавчера ушел, – в него кидали камни, стреляли. Долго не давали зеленый.
– Боитесь, и в этот раз так?
– Аллах знает…
В коридоре протянули веревку – ее зацепили на трех рядах плацкартных полок и дверей, конец вывели наружу и закрепили на крыше. Закрепивший веревку смельчак стоял на крыше, принимая просунутые из окон сумки – места в вагонах для багажа кончились.
– Давайте, не будем ссориться. Глупо же, – обратилась женщина в памирской одежде к казашке.
Та с готовностью откликнулась:
– Давай. Только русские в деревнях спят на полатях!
– Да нет же!
– Да!
– Нет-нет.
– На полатях.
– Не на полатях.
– А я говорю, что на полатях!
– А я говорю, что нет!
– Молчите, женщины! Ну сколько можно шуметь!
– Да ты сам… – казашка опять высунулась в проход, – да ты сам…
Сверху, гремя о железные конструкции полок, скатилась клетка с петухом. Кто-то стоявший, охнул, садясь на пол и сразу же раздался звон битой посуды. Женщина, подававшая вещи на крышу, выронила на землю чемодан и тут же заплакала, громко, навзрыд:
– Я туда положила горсть земли.
Парню на крыше кричали: «Держись, Бобиш!» – и он отвечал весело, неразборчиво. На мгновение показалось, что пошeл снег, но это просто толстый мешок с мукой налетел на торчащий из стены гвоздь и теперь мука планировала с багажной полки.
– Уф, что это? – казашка стирала с лица белую пыль.
Дернулось, уходя в бок, скрюченное дерево в окне.
– Кажется, едем! – завопил истерично Аслидин, втиснутый в купе напором толпы из коридора.
[divider]
Мариам Глекела
Рига