Ему было восемнадцать. Ей — двадцать два. Его звали Андреем, еe — Светой. Они ехали из Харькова в Белгород, чтобы снять в какой-нибудь, абсолютно любой, гостинице, номер и заняться там сексом. Белгород, как им казалось, — это ближайший от Харькова город, где для них есть гостиницы. В Харькове на то время для них гостиниц не было. Были Светино общежитие — комната с двумя соседками, Мариной и другой Светой, квартира с родителями Андрея, да и, собственно, всё, не считая аудиторий IХ/40 и I/51 (а раз Андрей не хочет вспоминать о даче своего друга Тимура, то и мы о ней умолчим).
«Гарри и Уолтер следуют в Нью-Йорк» — любимый фильм Андрея в двенадцать лет (во всяком случае, он так говорил одному мальчику из Красноярска, Лёне Брянцеву, с которым познакомился и подружился в пионерском лагере «Факел») — назывался почти точно так же, как эта история. В том фильме Андрею особенно нравилось, как повисшая на пальце капля нитроглицерина, слетая, взрывает чуть ли не целую улицу домов. Но, конечно, самыми любимыми фильмами были не американские, а румынские вестерны — про комиссара Миклована и его временного партнера по борьбе с послевоенной преступностью комиссара Романа. Они назывались «Последний патрон», «Чистыми руками», «Комиссар полиции обвиняет», «Комиссар полиции и Малыш» и было, кажется, что-то еще. В конце каждого из них то, ли Миклован, то ли Роман (сейчас Андрей уже не помнил точно кто), вроде, погибал, но в другом — раненый, почти мертвый, но живой — снова принимался за бандитов. Это было здорово. В финале одного из фильмов Миклована или Романа расстреляли из автоматов прямо на краю какого-то румынского обрыва или карьера, а в начале следующего (жутко хотелось верить, что так и бывает на самом деле) он оттуда вылез. Весь в крови, но это ведь не считается. Тогда, во всяком случае, не сильно считалось.
И вот сейчас Андрей и Света, как герои Гарри и Уолтер — в Нью-Йорк, или как Миклован с Романом — на борьбу с уголовным миром, ехали в Белгород, только с иной целью. Андрей в Белгороде бывал в детстве, все бывали — кто куда, а Харьков издревле, чуть ли не с татаро-монгольских времен, ездил в Белгород за синей школьной формой. Украинская коричневая считалась в кругах просвещенной харьковской молодежи нешарманом, молодежь сетовала на то, что ее в школе называют лохами, мамы выбирали выходной день субботу (в воскресенье магазины не работали) и везли своих модников в Белгород.
По сравнению с Харьковом Белгород был мал и тих, но просторен и чист. Просторные светлые улицы вливались в широкий светлый проспект, по светлым просторным площадям гуляли спокойные улыбающиеся дети. Казалось, что места в Белгороде хватает, должно хватать, на всех — может, поэтому Андрей со Светой поехали именно туда, а не в другой город.
Ехали на утренней электричке: впереди были день, ночь, еще день и, если хватит денег, еще одна ночь, а там — Харьков, универ, сессия: Андрей со Светой были однокурсниками, Света — после рабфака, Андрей — после школы и неудачного поступления на журфак МГУ. Нет, он мог бы туда поступить, если б лучше готовился к экзаменам, например, по английскому языку, и меньше времени тратил на саму Москву. Но так как Андрею для поступления в МГУ не хватило всего-то одного балла и так как в его жизни слово «почти» значило столько же, сколько «на самом деле», если не больше, то он — почти москвич, почти столичная штучка — чувствовал себя в родном городе Харькове как отправленный в не вполне заслуженную ссылку знаменитый поэт, Пушкин или Байрон, или — когда надо — изображал из себя путешествующую инкогнито знатную особу, принца Флоризеля.
В Свету — девушку из Нововолынска — Андрей влюбился полгода назад и теперь уже ясно осознавал, что жить без нее не может. Света об этом тоже знала. Андрей был хорошим, очень хорошим, временами — просто удивительным и самым лучшим, но из логики построения этой фразы уже ясно, что этого всего было недостаточно. Многие вещи (из-за которых, к слову, они с Андреем через два года расстанутся), например, необходимость постоянно доказывать свою любовь к Андрею или его патологическая безмерная обидчивость по любому поводу (детское качество, перешедшее в личность формирующегося мужчины), или вообще все то, что она про себя называла капризами ребенка и юношеским максимализмом (в плохом смысле этого слова), Свету не то чтобы отталкивало от Андрея, но уж точно не приближало к нему. Андрей видел, ощущал эту дистанцию — когда большýю, когда не очень — и не понимал, не мог понять, как это его — такого хорошего, такого влюбленного, такого внимательного и заботливого, такого готового на все ради своей любви и к тому же такого яркого, красивого, интересного (и — к чему замалчивать то, чего не надо замалчивать? — о нем легенды ходили по филфаку: «А знаете, что Андрей на это ответил?», «А знаете, где он был?», «А помните тот случай в Гайдарах?») — можно обдавать таким космическим холодом, да еще и кто? — девушка, которую он любит больше жизни, его девушка. Это непонимание делало Андрея еще более капризным и обидчивым, и он требовал все новых — постоянных — уверений в любви к нему. Короче, получался замкнутый круг.
По железной дороге от Харькова до Белгорода менее двух часов. Город солнца встретил Андрея и Свету солнцем и дождем. Дождь, правда, вскоре, закончился. В справочной сказали, что до ближайшей гостиницы — она называлась «Дружба» — можно доехать на первом троллейбусе, четыре остановки. Пока ехали, Андрей пытался узнавать места и, если удавалось, страшно радовался и тут же рассказывал Свете о своей находке.
— Вон там книжный магазин, — говорил он, показывая куда-то между домами. — А вон там, справа, будет памятник Ленину. Видишь, вот он.
Света смотрела туда, куда он показывал, и пыталась увидеть город Андреевыми глазами. В Белгороде она была впервые, этот город ей абсолютно ни о чем не говорил, и она от него ничего не ждала. А ждала она от Андрея — нет, не слов, не действий, даже не мужественности и взрослости, а… а в самом деле, чего она от него ждала?
Наверное, гостиница «Дружба» была слишком дорогой, во всяком случае, она выглядела точь-в-точь как очень дорогая гостиница: кожаные диваны, стеклянные стойки, персонал в униформе, пальмы в кадках, — но насколько дорогой, Андрей со Светой не узнали. «Мест нет», — сказали ему из окошка, когда он — в первый раз в жизни! — просунул туда свой паспорт. «Вообще?» — спросил Андрей. «Вообще», — ответили ему.
Следующей белгородской гостиницей была «Белгород» — тоже, в общем, недалеко, пять или шесть остановок на том же первом троллейбусе. В фильмах про Миклована и Романа героям все тоже давалось не сразу. «Знаешь, — сказал Андрей Свете, — когда я был маленьким, мы с родителями каждый год летом ездили в Сочи. По сравнению с сочинскими их «Дружба» просто конура». Света не возражала.
«Белгород» оказался конурой даже по сравнению с «Дружбой», не говоря уже о сочинских гостиницах, которых в Белгороде, вероятно, не было, да и слава богу, иначе у Андрея на них точно не хватило бы денег.
— Есть, — радостно объявил Андрей Свете, ожидавшей его на диванчике в холле. — Есть свободные места. Но шестиместные. С подселением. Зато я узнал, как добраться до кемпинга. Там, сказали, точно должны быть отдельные комнаты.
Кемпинг — звучало по-американски. В американских фильмах всегда была свободная комната для двух уставших путников или влюбленной парочки. Придорожная гостиница, мотель, кемпинг — не все ли равно, как называется, главное, что можно сбросить в угол свои немудреные пожитки, запереть дверь и остаться совсем вдвоем, только друг с другом, на какое угодно время, хоть на день, хоть на два.
Троллейбус был сменен на автобус, кемпинг находился где-то на окраине города, где даже Андрей ни разу не бывал. Когда через несколько остановок освободилось одно сидячее место, Света сначала отказалась от него, чтобы находиться рядом с Андреем, но проехали еще несколько остановок, автобус швыряло и подкидывало — он ехал по пригороду, Света устала и села.
Андрей, думая о предстоящем кемпинге, пытался вспомнить конкретно какой-нибудь фильм, где герои — парень и девушка — приезжают в мотель и остаются там вдвоем, но такой фильм — а их Андрей пересмотрел великое множество — почему-то не вспоминался, в голову лезли сплошные миклованы и романы, четверо против кардинала, ангары-18, бездны и гойко митичи. Что тоже, конечно, было нескучным, но как-то, что ли, не ко времени. Глядя на отвернувшуюся к окну Свету, Андрей поборолся-поборолся со своими гойко митичами и сдался на их милость: ехать предстояло еще долго, очень долго, почти два года, за это время произойдет много чего — Андрей, не выдержав Светиного молчания, сбежит от него на Камчатку со стройотрядом, Света, не вынеся андреевых слов, уедет на Сахалин работать на рыболовецком траулере, потом они — Андрей и Света — снова встретятся в Харькове, и Света, ища выхода из пугающей и уже становящейся дурной бесконечности, изменит Андрею с его лучшим другом, а Андрей — нет, не в отместку — переспит с ее ближайшей подругой, впереди будет все: и его попытки самоубийства, и ее поиски себя — с Андреем и без Андрея, и неожиданное для обоих глобальное потепление, и вполне искренний самосуд, и садизм, и мазохизм, и страсти, и страсти-мордасти. Увы, мой друг, увы, любовь — это попса, всегда и только попса, и ты с этим ничего не поделаешь. Других стилей и жанров у нее не бывает.
Но все это будет позже, а пока Андрей со Светой приближались к кемпингу, в котором, как вы уже догадались, места для них тоже не будет. Кемпинг окажется мотелем, мотель окажется забитым под завязку поляками, приехавшими на автомобилях искать могилы своих дедов и отцов, поляки окажутся веселыми и общительными, пригласят Андрея и Свету выпить с ними, Андрей почти согласится, но Света откажется, тогда Андрей посмотрит на часы и скажет полякам — Иреку и Каролю — «спасибо, но нам пора, надо ехать», и они — Андрей со Светой — уедут из кемпинга обратно.
Андрей и Света ехали из кемпинга обратно. Андрею давно уже хотелось произнести слово «невезение», но невезучие — это Пьер Ришар, «Синьор Робинзон», «Мистер Питкин в тылу врага», невезение было комедийным жанром, а не героическим, и Андрей решил это слово вслух не произносить.
Как и в прошлый раз, Света сидела, Андрей стоял. Они ехали на вокзал. В кемпинге им сказали, что есть еще две гостиницы, почти в центре, но если «Белгород» и «Дружба» заполнены, то и там, скорее всего, не будет свободных мест. «В следующий раз бронируйте заранее», — сказали им в кемпинге, и Андрей подумал, что да, надо было выяснить все заранее и забронировать, хоть это и малоромантично — бронировать номер для свидания с любимой девушкой. «Пошлость», «цинизм», «расчет» — вот какие слова приходили на ум Андрею, когда он думал о том, что если б он заранее, из Харькова, заказал номер в «Белгороде» или «Дружбе», то они бы со Светой давно уже получили его, закрыли дверь на ключ и остались только вдвоем, а не возвращались в битком набитом автобусе на вокзал, где, как им сказали в кемпинге, всегда есть свободные койки для транзитных пассажиров в комнатах отдыха. «И не только для транзитных», — подмигнул Андрею тот, кто все это рассказывал, и Андрей вместо благодарности почувствовал чуть ли не ненависть к нему. Скотина. «Хорошо, что Света не слышала», — подумал Андрей, хотя, может, работник мотеля и не имел в виду ничего такого гадкого или двусмысленного, но тогда выходило еще хуже — получалось, что гадкое и двусмысленное родилось у Андрея в голове, или даже всегда было там — на периферии, в глубине подсознания, а может, и сознания.
Света выбрала комнаты отдыха на вокзале, и две оставшиеся гостиницы — и в самом деле слишком малый шанс, чтобы говорить о нем всерьез — остались за бортом их с Андреем кругосветного путешествия. Полмира уже было позади, оставалась еще половина. «Кульминация, — думал Андрей, — она есть в каждом сюжете. Ее не может не быть». И вспомнил о других фильмах — тех, где ничего не происходило и ценность которых была не в действии, интриге и не в напряженном ожидании развязки, а в другом — в утомительном, но в то же время и упоительном для человека бездействии, наслаждении самим моментом, а не его переходом в другом момент, тихой, спокойной радости наблюдателя, а не соучастника.
Такие фильмы Андрей не то чтобы не признавал и любил меньше, но все же предпочитал им обычные — с лихо закрученным сюжетом, драками и перестрелками. Где сердце бьется как бешеное и жизнь героев висит на волоске. Конечно, Андрей понимал всю ненастоящесть этих фильмов, но в том то и дело, что эти фильмы были лучше настоящих.
Комнаты отдыха, по сравнению с гостиницей, стоили совсем ничего, но чтобы туда попасть, требовался билет на скорый поезд, куда-нибудь далеко, а такие билеты стоили уже гораздо дороже, больше, чем было у Андрея. Света открыла свой кошелек и пересчитала, сколько у нее было — все равно не хватало.
Как красиво, как пьяняще красиво и вдохновенно, словно призывая разделить с ними торжество радостной смерти над унылой бесцветной жизнью, умирали в конце каждого фильма Роман и Миклован! Как возвышенны были их падения под пулями врагов на грязный асфальт шоссе или в пропасть карьера! Как элегантны и легки были хорошо отрепетированные взмахи роняющих пистолет рук! Особенно если знать, что вскоре, в следующем фильме, они будут снова сжимать пистолет и стрелять из него по бандитам. И только бандиты умирали в фильмах по-настоящему, никогда не переходя из одного в другой.
Андрей и Света сидели на скамейке в зале ожидания. Электрички до Харькова ходили каждый час — можно было поехать любой, ближайшая уходила через пятьдесят минут. Света задала какой-то вопрос, Андрей на него ответил. Света взяла его за руку, Андрей положил свою руку на ее. Андрей и Света ехали из Белгорода в Харьков. Впереди у них были еще два года, но общего будущего у них не было
[divider]
Андрей Краснящих
Харьков