Скорый поезд «Москва-Керчь» вздрогнул и поплелся из раскаленного солнцем столичного города на не менее знойный юг, к морю. Четверо пассажиров купе уже перезнакомились, все оказались керчанами, и это чувство землячества их особенно сближало.
Высокий мужчина с моложавым лицом, Борис Леонидович, однако же, был только родом с юга, а проживает уже многие годы в столице. Еще он обмолвился, как бы между прочим, что собрался навестить заболевшую сестру, которую не видел лет пять, а Черное море его жену не привлекает, а вот Океания – да, там они бывают регулярно; но на это никто ничего не ответил.
– Не нами заведена дорожная традиция, и не нам ее нарушать, – объявил он и вынул из своего дипломата бутылку водки.
В купе была одна женщина, Валя, кругленькая, с желтоватыми складками под глазами, но все отметили только ее удивительные длинные, густые ресницы, кокетливо загнутые кончиками кверху, как у актрисы Светличной.
– А у меня есть колбаса, – сказала Валя добродушно и добавила: – Мое место внизу, а спать буду тут, наверху. Я так поняла, вы всю ночь гудеть будете, к проводнице шастать за добавкой, выбегать в тамбур курить… А я к высоте привычная, на портовом кране работаю…
Ничто не нагоняет так аппетит, как длинная дорога. Но двое оказались непьющими: Валя лишь пригубила, а Федор, учитель физкультуры, проглатывал водку через силу, морщась. Очень полный мужчина, Павел, подумав, порылся в своих припасах: мол, хотел «чуть на попозже» приберечь, но раз так – и появились на столе еще пол-литра и огромная жареная курица. От курицы он принялся тут же отламывать ногу, а головой кивал Борису Леонидовичу и наставительно моргал на опустошенные стаканчики.
– Что же вы все молчите? – сказала Валя и улыбнулась. – Все о погоде да пустяках… Расскажите что-нибудь? О любви… Люблю слушать в порту мужчин, как они о женщинах рассуждают…
– А давайте я, – начал Борис Леонидович. – Но что это такое, о чем вам поведаю, я и сам не знаю. Скажу так, это – мое видение. И является оно мне много лет подряд. С ума просто схожу… Еще в школе мне пророчили большое будущее. Помню слова учителя истории: это раньше здесь, в Пантикапее, была цивилизация, которая четыре раза пускала Древнему Риму кровавые сопли, а теперь тут живут обыкновенные керчане. Я себе цену знал: Керчь была мала для моих планов, и я поехал в Москву. Поступил на историко-филологический. Первое время домой приезжал часто, но наша компания распадалась: кто уехал учиться, кого в армию забрали. От скуки я подчаливал иногда к компании своей младшей сестры. Девчонки, ребята… Любимое место у них было на горе Митридат, в небольшой ложбинке. Вид оттуда прекрасный: панорама города, причалы, корабли, по ту сторону пролива темная черта кубанского берега… И была в этой компании Наташа. В Москве я уже ухаживал за одной девушкой, строил на нее виды, а Наташа – не сказать, чтобы она мне нравилась: низенькая, худенькая… Просто она была одна, и я один. Собираемся на природу, берем вино, пиво, закуску; ребята своих девушек угощают чем-нибудь особенным, ну и я, чтобы не прослыть жмотом, держал при себе конфеты или шоколадку. Для Наташи. Ну, вот ничего в ней особенного не было, а мне приятно, понимаете, по-мужски приятно было смотреть, как она шелестит фольгой, как ест и облизывает пальцы, губы. Мое сердце такой нежностью обливалось, что… слов нет. Проходили мои каникулы, и я сваливал в Москву. Сестра писала мне (тогда мобильников не было), передавала приветы от своих подруг, от Наташи тоже. И я передавал всем приветы, Наташе тоже. Зимой на каникулы не приезжал – нет ничего скучнейшего, да вы сами знаете, нашей зимы. Пронизывающие ветры, дожди… Однажды, другим летом, я забыл купить шоколадку, а уже все шли на Митридат. Тут склон покатый, частные дома, палисадники… Говорю: «Наташа, а тебе цветы дарил кто-нибудь?» – «Нет», – отвечает, смущается. Я нырь через забор, роз нахватал – и ей. А она не на цветы, а на мои руки глядит: «Ой, тебе же больно, кровь…» – говорит с жалостью. Так меня это проняло! И надо же, в этот солнечный день вдруг тучи и ливень: сверху как из ведра, а как бабахнет – молнии до земли, по склонам потоки, ямы залило и пойми тут: где глубоко, где мелко… Толпа бежит в город. Одна Наташа стоит в ложбинке, как потерянная, словно утонуть приготовилась: я знал, она завалила вступительные в университете. А вода прибывает. Я Наташу на руки, вместе с розами, и понес, понес по колено в воде; она вся дрожит, а я чувствую ее маленькую грудь, и сердце ее – тук-тук-тук… – стучит прямо в мое сердце. Потом мы оказались у нее, дома никого. В общем, к чему шло, то и произошло… А вечером я уже сидел в московском поезде. И еще не знал, что не вернусь ни через год, ни через два… Я заканчивал университет, меня оставляли при кафедре, и я уже собирал материал для диссертации о третьей войне Митридата с Римом. Работа продвигалась туго, а тут как-то письмо от сестры: Наташа родила, и ребенок якобы от меня. Бред, думал я, шутит. А шли девяностые, у меня невеста-москвичка, и ради нее я эту свою диссертацию забросил. А что? Наука не кормила, а надо было выживать. На пределе нервы, силы… Но женился, как и предполагал, удачно, открыл свое дело, агентство недвижимости, – тесть материально помог. Тут сестра написала, что у Наташи ребенок то ли серьезно заболел, то ли уже умер; но мне было уже не до этого. Закрутился и позабыл, что и Керчь существует. Полетело-полетело время – и вдруг! Бывает же такое, что вдруг останавливаешься и глядишь, как бы со стороны, на себя: а что ты есть в этой жизни? Так и со мной… Ну, огляделся, а – мрак! Есть дочь. Есть зять-жулик, меня чуть моложе, называет меня снисходительно папой Борей. Жена обращается ко мне по фамилии, а на людях говорит «он». Мне, знаю, изменяет, даже если мы вместе на какой-нибудь вечеринке; но обнять себя мне не позволяет, когда на ней новое платье или прическа. Для нее, ее родственников, людей ее круга я остаюсь провинциалом. Отношения построены на холодной вежливости, дежурных словах, а мысли-то у всех, знаю, прегаденькие, потому… что и сам часто стал ловить себя на подобных мыслях. Отними у меня агентство или уведи жену – и я погиб! Я стал бояться этой своей жизни, а ведь никогда не был трусом. Стал бояться потерять то, к чему, в сущности, стал абсолютно равнодушен. Я уже забыл, кто я по профессии и чего хотел достигнуть в жизни. Аж тошнит! Тут и накатывают на меня те видения: розы, ливень, Наташа… Мне все кажется, встретил бы ее, так сразу бы одним махом все к черту: этих чванливых родственников жены, грязный бизнес, лживых друзей, саму жену… Жить бы просто в маленьком домике, у моря… Заняться заново историей. Наташа, конечно, уже учительница – мечтала… Те дни с ней мне видятся самыми светлыми в моей жизни. Мне порой кажется, чем больше о Наташе думаю, тем больше в нее влюбляюсь. Будто тлело это чувство годами в подсознании, а теперь вспыхнуло, разгорается, всего обволакивает, как пожар…
– И давно вы в Керчи не были? – спросил физкультурник Федор.
– Лет десять… И до этого наезжал редко.
– Значит, закисли в Москве да в заграницах. Освежиться захотелось…
– Я к сестре…
– Ну да, и заодно проведать старых подружек. Слова какие-то тут придумывает. Настраивает себя…
– Вовсе это не любовь, – заметила Валя твердо. – Сами себя уверить хотите. Словно извиняетесь. А запомнилось потому, что все эти девушки были подругами вашей сестры, а тот случай был неким исключительным… Гора Митридат и тема диссертации. Вино и розы, веселая компания и неожиданный ливень. А потом это… награда за спасение утопающей. Такое редко собирается все вместе, вот и запомнилось…
– Нет. Я забыл всех сестриных подруг: имена, лица… Но лицо Наташи помню. Узнаю из тысячи. У нее, кстати, такие же ресницы, как у вас, Валя, а глаза темнее, почти черные… И вот думаю я, а что было бы, если бы эти чувства уже тогда оказались сильными, как сейчас? Что было бы со мной? С ней? С нами?
– Понесло… – пробурчал Федор.
– А то и было бы! – отозвался полный Павел, отдирая с деловым видом от курицы вторую ногу. – Все то и было бы. Семья, дети. Ну, может, до ума довел бы свою диссертацию. А теперь – слюни… Я вначале подумал, что у вас действительно история, а у вас так, одни бредни. Если бы, абы если бы… И что та Наташка? Кружил и я девушек, и не одну, так что теперь – о каждой голову себе морочить? Вот я Катьку свою до армии почти не помню. А на своих проводах подвыпил, ляпнул с бухты барахты: жди – вернусь, поженимся. Не дождешься – жалеть не буду. И что? Переписывались. Дождалась, свадьбу справили, уже сколько лет вместе. – Павел впился зубами в мясо и, усердно посапывая, добавил с важностью: – Внуки уже есть. Не от святого же духа все это? Вот такая она, любовь.
– Да нет ее! – выпалил Федор, быстро пьяневший. – Вздохи, ахи, переживания… Все это придумали поэты и писатели для людей с нервной психикой. А все, что есть между мужчиной и женщиной, сплошной натурализм. Вот я: женился, у нас одна комната. Родилась дочь. Жена пилит: денег не хватает – ищи, где хочешь. Сын родился. Тут уж и мне самому невмоготу. Я физкультуру тогда вел в школе, да и сейчас тоже. Какие там деньги? А тут случай подвернулся. Встретил старого приятеля. Разговорились. Поехали, говорит, в Магадан, в нашу артель. Похлопочу перед начальством. А у меня представление о золотодобытчиках на уровне книг Джека Лондона. Он смеется: драга из Колымы грунт черпает, промывает. Какие, к черту, лотки? Сезон там – восемь месяцев, четыре – дома. Климат… Питание хорошее. Надоест тушенка – бери ружье, иди в тайгу за свежатиной. Узнаешь настоящую мужскую работу, настоящие деньги… И я впрягся, да на пятнадцать сезонов подряд… Уже у нас квартира трехкомнатная, у сына мотоцикл, что дороже иного автомобиля. У жены и дочери – все, что не пожелают. А мне что надо – что на мне, то и надо. Хочу автомобиль хороший, но, думаю, брать рано, чего ему ржаветь без меня… Но замечать начал, что моя женушка ныть стала: бросай свою артель, давай поживем уже как нормальные семейные люди… Я значения не придавал, но соглашался: вот отработаю последний сезон и оседаю на материке. Но потом еще сезон, еще… О больших деньгах уже не думал, как прежде. А посижу дома пару недель у телевизора, ну, месяц – и зуд, такой меня всего раздирает зуд, что как если бы меня, голого, облепила стая в миллион комаров. Каждая клеточка организма вопиет! Вон из дому выталкивает. На Колыму. И вот сознаю же, что к деньгам стал равнодушен, семья обеспечена, а места себе не нахожу. Втянулся я в артельную жизнь, не отпускает она меня. И вот раз, шесть лет назад, возвращаюсь, а жена перед зеркалом себя разукрашивает, говорит спокойно так, будто я не восемь месяцев отсутствовал, а только один день в школьном спортзале пропадал: «А это ты? Я тут тебе чемоданы собрала. Может, чего забыла, так ты глянь. А я в кино». – «Ты что, – я опешил, – какое кино?» – «Кино, – спокойно говорит, губы подводит, – в кинотеатре. Меня пригласили». – «Ну, кино… Позвони, скажи там кому, что муж домой приехал». – «Нет. У нас договорено». – «И часто тебя приглашают? – тут, наконец, меня прошибло, а спрашиваю и сам удивляюсь, отчего и я такой спокойный, ну, совсем из себя не выхожу. – Кто он?» – «А тебе не все ли равно? – говорит. – Да, меня не жди. Сын приедет поздно. Ключи от двери у него есть. Спокойной ночи». Сына дождался; дочь была уже замужем, свадьбу без меня играли, жила отдельно. «А ты что, пап, не знал? – это сын мне. – Она это, уже третий год… Очкарик у нее, тощий, как глист. Я думал, у вас так положено». Утром с чемоданами я переехал к другу. Потом суд, развод… Она из наивной девчонки, этакой миленькой кошечки, превратилась вдруг в алчную хищницу: почти все, что я заработал, себе отсудила. Да я особо не возражал: ведь и детям достанется. Можете не верить, но к деньгам, золоту, всяким материальным ценностям я остался равнодушен. Вот как к водке: стопка-другая, за компанию, – и довольно. Два года назад сошелся с одинокой женщиной, живу у нее, частный дом в пригороде. Вернулся в школу. Мои дети у нас бывают, а ее я больше не видел. Вот такая история. А то зубоскалят бабы, что, мол, мужику от женщины надо только одно… А что бабам от мужчины надо? Все! Без остатка…
– А вы благородный человек! – сказал Борис Леонидович, усмехнувшись.
– Но ведь была же любовь? – настаивала Валя тихо, словно не веря.
– А он откупился, – сказал толстый Павел. – Нет, чтоб жену в руках держать, взял и откупился. Хорошо, еще вас дети признают. Но что мы все сидим да едим? Пора бы… – Он налил себе, добавил другим, и сам первый выпил и откусил от куриного окорочка. – Слова, слова… пустое это – слова. Прохрекал ты все свое. Артельщик…
– А вот я не могу забыть одного человека… – произнесла женщина тихо и смутилась. – Раньше любила, сейчас не знаю, но не могу забыть… Был у меня сын, но трех лет умер. Была замужем два раза, но неудачно. Сейчас в гражданском браке. Я уже не смотрю на мужчину только как на добытчика денег, не смотрю… как бы это сказать?.. с любопытством, – а смотрю как на опору, на надежное плечо. Но из далекого далека вижу одного. Думаю о том, кто давным-давно таскал из чужого палисадника для меня розы, укрывал от дождя и носил на своих руках через лужи на горе Митридат…
– Наташа… Ты? Боже мой!.. – растерялся Борис Леонидович, пытаясь сосредоточить мысли в расстроенном алкоголем сознании. – А я гляжу: глаза, ресницы вот эти… Но почему – Валя? Ах, да… ты меня сразу узнала.
– Ты мало изменился, а я… – Женщина виновато улыбнулась, но и улыбка получилась искусственной, как недавнее смущение. – А слова, что слова? Просто каждый любит свое прошлое и себя молодыми в этом прошлом. Но туда дорога закрыта. Ты же все это, что говорил, только сейчас придумал?
– Да-да-да… – едва прошептал Борис Леонидович, словно стыдясь, и его никто не услышал.
Моложавое лицо его неожиданно осунулось, вспотело, как если бы все дневное солнечное пекло разом хлынуло в купе и обожгло, и он протрезвел и ужаснулся: неужели эта толстушка, с обветренным лицом и мужскими манерами, – та самая стеснительная стройная девчушка? Да чушь все это! В миг он увидел всю свою настоящую жизнь: московскую шикарную квартиру и отлично налаженный бизнес, жену и поездки за границу, оценил все, без чего он не мыслил уже свое существование и без чего был бы никто, и среди всего этого, да пусть только рядом, – вдруг эта женщина, кругленькая, с отечным болезненным лицом, помыслов у которой хватило лишь на то, чтобы стать портовой крановщицей… И, заглядывая в себя глубже, сознавал он бесстрастно, что в этой его нынешней жизни уже не было места ни для незавершенной диссертации, ни для науки, ни для раздумий о бренности всего великого, что было когда-то на земле, – ни для всего того, о чем он мечтал и с чем входил мальчишкой во взрослую жизнь…
«В Керчи живут обыкновенные люди, – размышлял он дальше, с облегчением стирая ладонью пот со лба. – Как все обыкновенные, они могут неудачно пошутить… Никогда, никогда не надо изливаться перед незнакомцами».
В наступившем молчании двое мужчин, Павел и Федор, переглянулись, встали разом и, прихватив сигареты, пошли из купе. Следом двинулся Борис Леонидович, ощущая между своими лопатками, как раскаленное тавро, насмешливый взгляд из-под кокетливых длинных ресниц.
[divider]
Сергей Ворона
станица Тамань, Краснодарский край.