TOP

Дрова

Евгений Гордеев

 

Вся жизнь деда Степана была связана с лесом. Еще мокроносым пацаненком во времена «Великой Строгости» вечерами тайком гнала его мать в лес, чтобы насобирал сушняку для топки русской печи. О газовых, а тем более электроплитах тогда не слышали, а есть надо всегда.
Ох и зол за это маленький Степка бывал на мать! Знамо ли дело, мальца – да в лес, да на ночь глядя! Ну неужели нельзя было посветлу сбегать?
Только спустя годы, когда на многое газеты да радио «глаза раскрыли», понял – нельзя. А тогда брел в темноте понуро с вязанкой сушняка на плечах и клял по-детски, беззлобно, мать. Спотыкался, ронял вязанку, обдирая руки в кровь о колкие ветки, но поднимался, растирал грязными ладонями по щекам слезы и шел дальше.
Ближе познакомился с лесом Степан, когда шагнул он во взрослую жизнь. Шагнул широко, размашисто! Да не рассчитал силы и длины шага. Выпил с дружками в «получку» двадцатипятилетний Степка, да, как водится, – мало показалось. Молодость – лихая пора! Много ли ей надо времени для решения? Нет денег, зато силы и бравады – навалом! Погрузились быстренько в кузов старенького «ГАЗа» да рванули в лес. Кто с топором, кто с пилой. Дрова в деревне – ходовой товар. Тут их лесник и застукал.
Брал, брал лесник, да заупрямился в этот раз. Нужно было сначала взятку предлагать, а потом пугать. Да кто ж знал, что сначала, а что потом? Получил свою пару лет Степан и отправился на Север, на таежные делянки.
Силы особой в парне не было. Бензопилу не доверили, а вот шест вполне подошел к его рукам. Громкий голос, чтобы было слышно издаля: «Берегись!», вот и готов лесоруб.
Красотища, конечно, в сибирских лесах! Только до нее ли, когда план давать нужно. Вот тут-то впервые и пришло к Степану осознание, что лес-то – он свой в доску, он добрый и ласковый. А главное, теплый, теплый он, как истопленная утром матерью печь. Каждый день согревает. То безрадостным «ударным» трудом, то кружкой ядреного «чифиря», передающейся из рук в руки. А то просто, без затей и красивых слов, ярким пламенем пахнущим смолой сгорающих еловых ветвей. Ах, как кстати приходился этот огонь зимой, когда целый день утюжишь по пояс сугробы.
Но перевернулась и эта не светлая страница жизни Степана. Увозили парня в дальние края шального да беспутного, а вернулся заматеревший мужик, подсевший на «чифирь», вероятно, для того, чтобы легче было попривыкнуть к такой же горечи в жизни.
И покатилась эта жизнь, мелькая днями и неделями, будто ржавый обруч из детства, пущенный под гору. Все как у людей, все как у всех! Как бы любовь и как бы свадьба, как бы жизнь настоящая и как бы рождение дочери, ну и как бы кризисы всех положенных мужику возрастов. Обязательная любовница в соседней деревне, куда можно было отправиться в чрезмерном подпитии от заевшего быта. Ежедневные выяснения отношений в семье, выросшая и выпорхнувшая из родного дома дочь (и когда только успела?). Похороны жены…
Все! Жизнь прошла! И особенно отчетливо становилось заметно это, когда по утрам смотрелся дед Степан задумчиво в зеркало, да потирал рукой серебристую щетину на щеках да бороде. Любовница после смерти жены вдруг сразу же перестала интересовать старика.
Нет, конечно, ничего такого, о чем пишут в книгах, не просыпалось в деде Степане. Не сожалел он, как это принято, об умершей жене и не тосковал. Вообще вспоминал о ней крайне редко, пожалуй, не чаще, чем заядлый охотник о своей когда-то любимой собаке. Да, была умница, да, красавица. Таких теперь поискать! Вот и весь разговор, все воспоминания. Время стирает одинаково легко и хорошее, и плохое, особенно под старость. И если не было в жизни настоящей любви, то остается в воспоминаниях только форма – когда-то с тобой рядом была женщина. И была она, потому что положено ей было быть рядом с тобой. Почему положено, дед Степан и в молодые годы не задавался таким вопросом, а уж теперь, на седьмом десятке, и подавно терпеть не мог житейские слюни, что распускали после пол литры его редкие гости – местные любители выпить на халяву. Сразу мрачнел да выдворял слюнтяев за дверь.
Последние два десятка лет жил дед Степан аккурат рядышком с лесом. Выйдя на пенсию, пристроился подрабатывать кочегаром неподалеку от дома. Ходил себе неторопливо, согласно графику работы, через лес, дважды в день туда и обратно. Работа несложная. Кидай уголь в топку да дремли в тепле, пока он в топке тлеет.
Не было никогда в доме у деда Степана парового отопления. Выложенная «лежанка» на кухне, которую нужно было топить ежедневно, по нескольку часов, зимой. И можно, можно было выписать машину угля да топить себе потихоньку, но разве это дело? Духа, настоящего лесного духа тогда бы не было в доме.
Ведь совсем другое дело, когда приходишь зимой с морозу, озябшими руками стругаешь пахучие лучинки, поджигаешь их, а уж они – толстые поленья. И вот начинают потрескивать от огня весело, будто разговор с тобой заводят. И ведь правда, наполняется дом веселым треском будто голосами людскими, и становится тепло и уютно. И руки греешь не над молчаливым синеватым пламенем, который дает уголь, а над ярко-оранжевыми языками. Они жадно лижут промерзшие дубовые поленья и искренне-нежно ласкают твои руки. Настоящее тепло дерева!
А чтобы каждый зимний вечер, а иногда, в особо крепкие морозы, и утром, была возможность творить это чудо в доме, нужны были дрова. Обыкновенные дрова. Раньше, когда дед Степан был моложе, все куда-то спешил, боялся чего-то не успеть, заказывал машину колотых дров, и вся проблема решалась на раз.
Ну, а выйдя на пенсию да оставшись один, понял, чего в жизни ему не хватало. Степенности, размеренности и целеустремленности. Возвращаясь всякий раз из котельной через лес, прихватывал и тащил дед к дому небольшой сухой дубок или другое какое деревце. Семь дней прошло, семь раз сходил, вот тебе уже и кучка дровишек. А в воскресный-то день, когда солнышко светит, да на улице тепло – что не выйти да ножовкой не попилить собранное за неделю? То-то и оно!
Заготовку дед Степан начинал едва ли не с апреля. Соседи беззлобно подсмеивались над чудачеством старика.
– Дед, да зима только ушла, а ты о ней опять своими дровами напоминаешь.
– Зима никогда не уходит, – будто думая о чем-то своем, негромко отвечал Степан, продолжая шмыгать ножовкой по высохшему стволу, – это просто лето приходит на время.
До самой поздней осени все свободное время у деда Степана было расписано и посвящено дровам. В этом деле он терпеть не мог безалаберности и неаккуратности. Раз в неделю точил повидавшие виды ножовку и топор до остроты бритвы. Закончив точить, пробовал ногтем лезвие и, удовлетворенно хмыкнув, ставил готовый инструмент в угол. А утром, кинув привычно на плечо топор, шагал в котельную, чтобы вечером вернуться с очередным трофеем домой.
– В лес ходить да пустому назад вернуться – баловство и лень, – любил он повторять собутыльникам за кружкой поспевшей бражки, особенно тем, которые предпочитали другие развлечения, нежели заготовка дров в такое прекрасное время, как весна или лето. Как всякий стареющий человек он чувствовал за собой право поучать неразумных. Пытался наставить их на путь истинный. Впрочем, сам он редко вспоминал о том, что десяток лет назад жил точно так же, как они, и не любил моралистов. Но у старости память слаба.
Случилось так, что котельную, в которой жег уголек дед Степан, решено было облагородить. Убрать черные, мозолящие глаза всем проверяющим, кучи с углем и шлаком, которые соответственно портили экологию, да и вообще внешний вид прилегающей территории, и заменить все это, мягко говоря, грязное хозяйство на вполне современное, а главное, чистое газовое оборудование. Реорганизация была проведена за лето, когда дед был в отпуске. Пришел Степан по осени на работу, а ему и выдали новость, а за одно и расчет. Мол, все, отец, откоптила твоя дымочадка свое, да и ты вместе с нею. Иди, отдыхай. Газ – не шутка. Спасибо за службу! Всего хорошего!
Расстроился Степан по-настоящему, но, возвращаясь как всегда через лес домой, не забыл прихватить деревце. А после того, как распил с таким же пенсионером, как он сам, бутылку водки, и вовсе взглянул на жизнь философски:
– Да больно нужны вы мне со своей котельной! Думаете, я без вас пропаду? Да это не вы меня на работу не взяли, это я к вам не пошел. Хватит! Набатрачился! Сколько пыли да грязи наглотался. Годы уже не те, за здоровьем следить пора. Еще посмотрим, как у вас там все получится!
Всем хочется верить, что кто-кто, а уж он-то точно является самой незаменимой фигурой в этой жизни. Краеугольным камнем, который только тронь, только чуть двинь – и все начнет рушиться в этом здании жизни. Превратится в пыль и прах. И когда камень этот трогают, двигают или вообще выкидывают вон, чтобы расчистить место, к нашему глубочайшему изумлению ничего не происходит. Здание остается на месте, и его обитатели тоже. От того и горько. От того и нужно, чтобы кто-нибудь да поддержал тебя в этот нелегкий час.
– Дык, конечно, они еще сто раз пожалеют, что так к тебе, – подтвердил собутыльник деда Степана, наметанным взглядом оценивая полноту стоящей на столе бутылки. Водки оставалось в ней еще больше половины, и разговор потому должен был идти строго в теме, задаваемой хозяином дома и водки.
Впрочем, дед Степан и в самом деле долго горевать не стал, здраво рассудив, что не та он величина, к которой могут прийти за советом или с просьбой вернуться назад, успокоился и стал настоящим пенсионером. Все так же по утрам и вечерам зимой топил печь, и целыми днями летом ходил по лесу, выбирая сушняк для дров. Пенсии хватало, чтобы не умереть с голоду, да еще оставалось, чтобы по праздникам побаловать себя водочкой. К тому же неожиданно как-то дочь принялась наезжать к одинокому отцу в гости раз в месяц. Привозила десятка два пакетиков быстрого питания, пачку чаю и несколько снизок мелких, осыпанных черными крупинками мака, сушек. Приезжала на несколько часов, справлялась о здоровье, корила за бардак, что отец развел в доме, но навести порядок времени у нее не хватало. Обещала, что вот в следующий раз приедет с ночевкой и уж обязательно наведет чистоту в этом «клоповнике».
Деда Степана это раздражало и злило, особенно упоминание про «клоповник». Да и кого бы не злило, если бы твое жилье так критиковали, тем более что это неправда. Сроду не водились в Степановом жилище клопы, даже тараканов не было. Так зачем напраслину-то? Но обижался на дочь он недолго, потому как все-таки дочь, а не кто-нибудь. Хотя общество единственного родного человека утомляло старика быстро. Уже через несколько минут после того как она принималась отчитывать его, Степану хотелось, чтобы дочь скорее уехала. А когда она уезжала, то он тут же принимался считать дни до следующего ее приезда и, выходя на улицу поболтать с такими же пенсионерами, как он сам, всегда горделиво заканчивал беседу:
– Ну, заболтался я тут с вами. Надо идти прибраться, что ли. А то Шурка двадцатого обещала приехать, а у меня бардак. А она ужас, как бардак не любит! Да и печку надо топить… Ну, пока!
Естественно, наводить порядок Степан не собирался. Но подчеркнуть лишний раз, что приедет дочь, необходимо было обязательно. Извините, он вам не какой-нибудь брошенный старик-одиночка. Дочь имеется, которая отца чтит и навещает. Не то что некоторых.
Годы шли. Здоровье ухудшалось. И ладно бы вдруг и резко. А то ведь потихоньку, незаметно. Правый глаз совсем перестал смотреть. Особенно в мороз. Слезы покатились из него градом. Сморщенные, иссушенные трудом и старостью пальцы не слушаются. Ни тебе ложку твердо взять, ни тебе кружку ко рту поднести. Каждый день приключения. То кипяток на колени, то коленями об пол. Ноги перестали чувствовать землю. Идешь, будто на ходулях да по палубе. Чуть не туда шагнул – и кулем наземь. Но хватало, хватало еще силы для того, чтобы зайти в сарай да набрать сухих полешек дров, донести до печки и топить, топить ее. Чтобы было жарко, чтобы было весело и счастливо от того, что тепло. Что огонь не искусственный, а настоящий.
– Отец, ты падаешь на ровном месте, – взывала к разуму старика дочь, – поехали ко мне. Будешь в квартире жить. Топить ничего не надо.
– Что за глупости-то городишь? – удивлялся Степан. – Что я у тебя делать-то буду?
– Отдыхать! Сидеть на кровати да телевизор смотреть.
– А дрова как же? – удивлялся бестолковости дочери дед. – Ты посмотри, сколько у меня дров в сарае! Ведь я уеду – их растащат! Я ж за ними все лето ходил!
– Ну хорошо, – сдавалась дочь, – этот год ты свои дрова сжигаешь, а на следующий я тебя забираю. Договорились?
– Договорились, – соглашался дед Степан, – да я и сам поеду. Тяжело стало в лес ходить. Но дрова-то сжечь надо. Да и потом, я приеду, приеду, конечно, но только осенью. Чего я у тебя в квартире летом-то делать стану? Здесь-то мне лучше. Лес кругом, воздух чистый. В любое время вышел на солнышко да погрелся. Благодать. Сдались мне эти дрова и эта печка!
Проходила зима. Весна врывалась в жизнь веселыми грязными ручьями, раскисшими дорогами и надеждами на то, что сейчас-то жизнь начнется по-новому. После холодной зимы, которую пережил, теперь-то все просто обязано идти по-другому, по-хорошему. Дрова в сарайчике деда Степана заканчивались к апрелю. Как раз, когда снег в лесу сходил, и можно было начинать снова искать сухие деревца. Чтобы притащить их к дому, а там уж как-нибудь в свободное время ножовкой «шмыг-шмыг». И так день за днем. Топор, лес, ножовка – и в сарай. Как запасливая мышь. Зима придет – тепло будет. А чтобы дочь не видела, когда наезжает – сарай под замок.
– Ну что, холодно уже, – приехав в очередной раз по осени, завела разговор дочь, – собирайся.
– Куда собираться-то? – засуетился, делая вид, что не понимает, дед Степан. – Я, вроде, не раздетым перед тобой сижу.
– Па, ну хватит притворяться, – нахмурила брови Шурка, – мы же с тобой в прошлом году договорились. Осенью ко мне едем. Не хочу я грех на душу брать, чтобы люди потом говорили – отец замерз здесь, мол, забрать к себе не могла.
– Да кто говорить-то будет, дочка? – махнул рукой дед Степан. – Ты не слушай никого. Ты езжай сейчас-то, не думай ни о чем. В холоде-то я не останусь. У меня вон, поди целый сарай дров-то. А пожрать ты ж мне привозишь, да и сам я в ларек сходить еще могу. Ты совсем меня за слабосильного держишь! Не, Шурк, я еще живой. Этот год уж ладно. А на следующий тогда поеду точно.
И на следующий год повторилось то же самое. Весна, лето. Дрова, сарай. Наступила осень.
– Слушать ничего не хочу! – кричала дочь. – Собирайся, и едем! У меня нет больше времени сюда мотаться. Дороги зимой заносит, я на работе устаю, а тут к тебе переться надо! Все! Поехали! Зря я что ли машину нанимала?
– Дочк, да как же я брошу-то дом, дрова? – попробовал дед Степан обычную песню, но Шурка, посмотрев на отца испепеляющим взглядом, зло прошипела:
– Ничего с твоим домом не случится до весны. И с дровами тоже. Перезимуешь у меня, а весной вернешься. Слушать ничего не хочу!
Утро пенсионера, находящегося на иждивении, всегда начинается одинаково. Дошаркать до туалета, потом до ванной. Сбрызнуть водой глаза. Вроде что-то видят. А тут тебя уже и за стол приглашают. Поел – и свободен. Можешь снова спать ложиться до обеда, потому как ты больше не нужен. Это когда ты ребенок, взрослым интересно с тобой забавляться. Чтобы ты был веселым да улыбающимся. Играют с тобой, смешат тебя, чему-нибудь учат. А если ты старик, ни одному взрослому не придет в голову, что тебе может быть скучно, тоскливо, и свет белый не мил. За долгую жизнь ты обязан со своими проблемами научиться бороться самостоятельно. Вот и остается после завтрака, обеда и ужина снова в кровать, да слушать болтовню телевизора или радио.
– Девк, – в который раз хотел строгим голосом приказать дед Степан, но вышло как всегда просяще-убого, – надо бы съездить, посмотреть, как там дом, дрова? Дом-то ладно, что ему станется. А вот дрова растащат? Надо бы съездить?
– Весна придет, вот и поедем вместе. Как ты себе представляешь – я приеду туда и полезу по сугробам смотреть на твой дом и твой сарай? Весной, па, все весной.
От сытой жизни дед Степан стал хиреть. Осунулся, потемнел лицом. Часто стал отказываться от еды. Шурке, с ее двумя работами и затяжным разводом со вторым мужем, наблюдать за отцом времени не было. Накормлен, напоен, в тепле. Что еще нужно для счастливой старости? Скорей бы весна, да отправить его снова в деревню. Запах в квартире какой-то стал особенный. Старческий, что ли? А может, это ей только кажется?
Проснулась она оттого, что отец вдруг среди ночи закричал:
– В лес пойти да палку с собой не принести? Ох, и дура ты, Шурка!
Женщина накинула халат и вошла в комнату к отцу. Включила ночник и удивленно спросила:
– Ты чего, па?
Старик лежал на спине, широко раскрыв глаза. Дыхание было глубокое и частое, будто бы он куда-то долго бежал. Ярко вспыхнувший свет не испугал деда Степана. Он даже не попытался заслониться. Невидящим взглядом взглянул на дочь и прошептал:
– Ведь зимой-то нечем печку топить, коли дров не будет? А? Нечем, да? А я ведь здесь лежу. А печку-то нечем топить? Шурк, замерзну ведь я? Нечем печку-то утром топить.
Он повернулся на левый бок и начал делать правой рукой поступательные движения.
– Дрова пилит, – догадалась Шурка и усмехнулась, – совсем помешался на своих дровах. – Ты это, – выключая свет в комнате, предупредила дочь, – па, ты больше не кричи. Мне выспаться надо.
Перед тем как выйти из комнаты, она прислушалась. Больше отец не дышал так страшно. В комнате наступила тишина.
– Слава богу, пусть спит, – одобрительно прошептала она, закрывая дверь в комнату, – достал уже со своими дровами.
Утром дед Степан к завтраку не поднялся. Впрочем, такое с ним случалось и раньше. И только забегая в обед домой, чтобы покормить отца, Шурка поняла, что он еще так и не вставал с самого вечера из постели. Она вошла в комнату и замерла. Дед Степан лежал в той же позе, в которой она его оставила вчера вечером. Женщина, начиная догадываться о случившемся, тронула старика за плечо и развернула к себе. Глаза были раскрыты и смотрели мимо дочери. Их неправдоподобно стеклянный блеск развеял последние сомнения. Правая рука была сжата в кулак, будто держала что-то.
– Ножовкой дрова пилит, – догадалась Шурка и, закусив нижнюю губу, вспомнила, – а ведь завтра суд по разводу. И наследство на дом так и не успела оформить. Блин, как все не вовремя!

В оформлении использована работа художника Андрея Тутунова «Старик у печки».

[divider]

Евгений Гордеев
Тула

Comments are closed.

Highslide for Wordpress Plugin