Вилен Меликджанян
Из серии «Флоридцы о себе».
Навряд ли открою Америку, если напомню очевидную истину, что слово «цирк» ассоциируется у нас с весёлым праздником. Зрители идут в цирк, чтобы удивляться, восхищаться и, конечно, смеяться от души. И я был одним из тех, кто старался смешить эту самую публику: я был клоуном.
Много лет я любил просыпаться рано утром вместе с бодро звучащим настенным радио и, слушая свеже испечённые новости, разминался на полу, на кусочке драного войлока.
Однажды злополучное радио вдруг захрипело, закашляло по-старчески, затем бесповоротно умолкло. Все мои попытки реанимировать эту затрёпанную штуковину закончились неудачей. Когда я вечером собирался на представление, перед выходом, обращаясь к жене, раздражённо проворчал:
– А ведь может случиться так: умрёт, ну, скажем, наш генсек, а мы даже ничего не будем знать об этом. Чёрт знает что!
Придя в цирк, с досадой обнаружил, что служебный вход почему-то наглухо закрыт. Чертыхаясь, обошёл здание вокруг в поиске входа через задний двор со стороны конюшни. К моему везению он был открыт. В тесной дежурке, несмотря на неурочный час, старый вахтёр с цирковым плотником пили водку. Мне показалось странным, что они даже не попытались, хотя бы для приличия, спрятать бутылку. Наоборот, плеснув водку в алюминиевую кружку, заметно охмелевший плотник протянул её мне.
– Выпьешь?
Я вежливо отказался и спросил, почему цирк закрыт.
– Ты что, с луны свалился? – с укором ответил плотник. – Праздника не будет. Брежнев умер!
В связи с нагрянувшим всенародным трауром по нашей необъятной стране на несколько дней были отменены все развлекательные и спортивные «мероприятия», в том числе и наше развесёлое зрелище. Тем временем, затворившись группками в гостиничных номерах, артисты наслаждались непредусмотренными выходными – играли в нарды, домино, покер и крутили самопальную рулетку. Но на третий день нашим подпольным потехам пришёл неожиданный конец. По неизвестным соображениям высшее начальство, в виде исключения, неожиданно сократило положенные траурные дни. Было решено, удалив номера, вызывающие неуместный смех, и оставив в программе лишь номера героического характера, возобновить представление.
Таким образом я, как клоун, естественно попал в чёрный список. Но для полноценной программы образовалась нехватка номеров. Тогда директор пошёл на компромисс: попросил меня всё-таки работать мою трюковую жонглёрскую репризу, при этом, строго приказав исключить из неё «всякий там комизм». Я был несколько озадачен. Ведь суть номера заключалась в том, что я, не обращая внимание на мои жонглирующие тремя шариками руки, беспечно смотрел по сторонам, улыбался, подмигивал, заигрывал со зрителями. Неожиданно в моём рту появлялся непредусмотренный шарик. Смущённый, я быстро прятал злополучный шарик в карман и, как ни и чем не бывало, продолжал жонглировать. Но на мою беду, из моего бездонного чрева появлялись всё новые и новые шарики, которые я поспешно запихивал в мои многочисленные карманы. Номер завершался тем, что я был вынужден этими шариками жонглировать уже ртом. И это зрителям казалось смешным…
Итак, траурное представление состоялось. Я стоял в центре манежного круга один на один перед скорбящей от всеобщего горя публикой и добросовестно исполнял свой номер. Я как обычно жонглировал тремя шариками, как обычно изо рта у меня появлялись нескончаемые шарики, как обычно я прятал их по бездонным карманам, и в завершение, выплёвывая злосчастные шарики в воздух, жонглировал ими ртом. Ну, ничего нового. Но только в этот раз я проделывал все трюки с искажённой от неописуемого горя физиономией провинциального театрального трагика.
Я смотрел по сторонам и с удовлетворением видел грустные, понимающие лица глубоко опечаленных сограждан. Они едва слышно вздыхали и охали. Спрятав глаза за цирковыми программками, похоже, некоторые из них даже плакали. Я видел, как плечи горюющих людей ритмично подёргивались. Меня охватило неописуемое актёрское самовосхищение. Ай, да Я! Ай, да сукин сын! И только, когда завершив лицедейство, я, растроганно кланяясь, незаметно вытирал свои повлажневшие глаза, вдруг с ужасом сообразил, что они, спрятав лица за программками, просто безшумно давились от смеха. Это был конец, это уже был полный провал!
Под неуместными одобрительными хлопками, я разочарованно покинул манеж. Ведь если не выговора, то всеобщего порицания мне, похоже, не избежать.
Когда за кулисами я нечаянно наткнулся на чернее тучи директора, он, на моё удивление, похлопал меня по плечу и тихим голосом поблагодарил. С глубоким облегчением я понял, что он не смотрел моё провальное выступление.
Тем временем, в облегающих стройные фигуры чёрных трико, под душераздирающий траурный марш, обтекая нас, на манеж выбежали артисты героического воздушного полёта. Наше антипраздничное траурное представление было в полном разгаре.