Михаил Ландер
капитан дальнего плавания, ветеран Второй мировой войны,
лауреат премии журнала «Флорида» – 2003г.
Окончание.
Начало в ноябрьском №11(215)-2018г.
Я иду по набережной одного из десятков майамских яхт-клубов. Здесь в любое время года вечное лето и многочисленные яхты, не имеющие зимней спячки, в отличие, скажем, от Нью-Йорка или Чикаго, не стоят на своих местах. Их много этих яхт-клубов: Монро, Ист Лагун, Коламбус, Миамарина, всего около сотни. Недаром Майами входит в пятерку городов мира, имеющих крупнейшие яхт-клубы. Да и яхты то какие – океанские, к которым слово « яхта » и не подходит. Такого обилия крупнотоннажных яхт я в Европе не видел.
В детстве мне посчастливилось быть в составе экипажа двухмачтовой океанской, самой крупной в Одесском яхтклубе «Комсомолии», но против этих она была бы просто букашкой. Я пишу «была бы », потому что в 1982 году, при отличном техническом состоянии, безграмотно управляя парусами, ее просто утопили, разбив о скалы возле яхтклуба.
Парусный спорт имеет миллионы почитателей. Им увлекались многие выдающиеся люди. На парусных кораблях плавали будущие знаменитости мира: поэты и композиторы, писатели и ученые, – вспомните Хемингуэя, Лондона, Гончарова, Пущина, Пирогова, Римского-Корсакова… Парусный спорт – самый красивый, самый чистый, самый элегантный и самый мужественный. Кто хоть раз походил под парусами, заболевает ими на всю жизнь, ибо море и парус неотделимы, а море – это болезнь. Лично для меня знание паруса стало источником моего благополучия на старости лет.
Я иду вдоль многочисленных яхт, расправляющих свои паруса-крылья, вдыхаю такие родные запахи парусины и краски, и еще чего-то необъяснимого, с чем знакомы только моряки. Так с чего же эта болезнь началась у меня, когда же это случилось со мной? Господи, ведь сколько лет прошло! Я присел на скамейку в тени маяка Ки-Бискейн, мимо которого столько раз проходил на Кубу, прикрыл глаза и по старой флотской привычке натянул пониже козырек спортивной фуражки, давно заменившей мне форменную капитанскую.
В шкафу пожелтела тельняшка,
Да соль от морей на висках,
На память осталась фуражка
Продутая в разных морях
И вдруг пахнуло на меня ароматом довоенного Одесского яхтклуба, с которого все и началось. Помню, что это было в 1939 поздней весной. Я и два моих школьных приятеля «правили казенку», то есть пропустили школьные занятия и пошли гулять. Пошли через Воронцовский дворец, Военный спуск, через Арбузную гавань (тогда там еще никакой охраны не было) и вышли к яхт-клубу, который размещался между Арбузной и нефтепричалом на Пересыпи.
На воде болталась пара яхт, а остальные готовились к спуску. Из-за своих килей и невероятно высоких корпусов они казались огромными и никак не соответствовали тем, которые на воде. Мы с удивлением наблюдали, как эти яхты красили, вылизывали до глянцевой поверхности. Мы подошли к одной самой большой яхте и в тени ее корпуса сели отдохнуть. Вдруг сверху раздался голос: «Эй, бездельники, окажите любезность!» Я, задрав голову, увидел перегнувшегося за борт человека в кепке и тельняшке. «Я вам спущу ведерко и деньги, здесь на углу ларек, купите на все деньги хлеба, колбасы и пару бутылок ситро». Ведерко спустилось и человек исчез. Поглядев на приятелей, я встал и пошел выполнять поручение.
Положив купленное в ведро, я вернулся и стал кричать. В ответ сбросили веревочную лестницу. Пока я поднимался с ведром в руках по болтающейся непослушной лестнице, наверное, напоминал обезьяну на веревке. Когда я поравнялся вровень с палубой, несколько человек подхватили меня и ловко поставили на ноги. Незнакомец, пославший меня с ведерком, подошел и представился: «Ворожбиев Георгий Александрович, капитан яхты «Комсомолия», а вас как величать?» – Я ответил. – «А почему казенишь? Только не ври – врунов не люблю». – Я сказал: «Просто так». – «Пойдем, покажу яхту, хочешь?» – «Хочу». Он повел меня по помещениям: маленькие каютки, красивый салон, камбуз, туалет, маленькая штурманская рубка с огромным рулевым колесом. Какие-то кладовки. На палубе навалены канаты, паруса, и еще груда чего-то. «Приходи в воскресенье с утра, нас будут спускать на воду», – сказал напоследок Ворожбиев.
Домой я пришел поздно и все рассказал. «Сынок, – сказал отец, – будь осторожен, как бы не заболел морем, – это Одесса».
В воскресенье рано утром я был в яхт-клубе. Все члены экипажа пришли с цветами и привязали их к вантам. Яхта уже стояла на кильблоках, огромный плавучий кран подхватил нежно «Комсомолию» и медленно опустил на воду. Теперь за неделю надо было яхту оснастить и подготовить к выходу в море, предъявив специальной инспекции. Меня официально зачислили юнгой. Так как до меня капитан и 12 членов экипажа составляли неприятную цифру “13”, то теперь все успокоились.
Через неделю мы вышли в первый рейс сезона 1939 года и в первый рейс в моей жизни. «Рейс» звучит громко, ибо наше плавание продолжалось всего сутки, исключая ночное время: от яхт-клуба вдоль Лузановки, Григорьевки, до Очакова и обратно. Но мне это плавание запомнилось на всю жизнь. Когда вернулись в Одессу, Ворожбиев подарил мне фотографию яхты с дарственной надписью и автографами всех членов экипажа, и сказал: «Пока не сдашь экзамены в школе, не приходи. Сдашь, покажешь отметки без единой «тройки», снова заберу на яхту. А с осени приходи во Дворец пионеров, там морской кружок, которым я руковожу».
Надо ли рассказывать, как я готовился и сдавал экзамены – всего одна «четверка» и то по немецкому языку. Родители недоуменно переглядывались, ведь я был далеко не пай-мальчиком, и имя мое нередко было на языке у соседей. Осенью открылась в Одессе Военно-Морская спецшкола, куда я не замедлил поступить и с тех пор стал моряком.
Многое мне дал мой первый учитель морского дела Георгий Александрович Ворожбиев. Война надолго разлучила нас. Вновь свиделись в 1977 году, когда меня перевели из Мурманского пароходства в Черноморское: я от Ворожбиева принимал в Одессе учебный пароход «Экватор». Через год Георгия Александровича не стало. А еще через два списали «Экватор» и поставили на вечную стоянку в качестве учебной базы флотилии юных моряков ЧМП на территории нового Одесского яхт-клуба, в Отраде возле подвесной канатной дороги.
После списания «Экватора» меня перевели в пассажирский флот, где я командовал другими судами. Мой морской путь не был усеян розами, ибо отрезок времени от 22 июня 1941г. до моей демобилизации в 1946 г. надо описывать отдельно, – воевал на море и в десанте и было не до паруса. Но после войны все свободное время, а особенно при рейдовых стоянках, я всегда спускал бот и ходил под парусом, особенно когда приходили на Кубу и неделями на рейде ожидали причала.
Так с паруса все и началось, любовь к нему и определила мою дальнейшую профессию, мою морскую судьбу. Многое за годы плавания повидал я на свете, дважды обогнул земной шар, был в таких местах, что простому смертному и не приснилось, и в силу своей любознательности посетил то, о чем и не мечтал. А какие прекрасные люди повстречались на моем пути – каждый достоин книги. Каждый оставил во мне частицу себя. Капитан Ворожбиев, командир тральщика Ратнер, капитан-наставник Мурманского пароходства Сапогов – единственный уцелевший из всей семьи, раскулаченного «советами» рыбопромышленника, начальник управления флотом Бородулин. А в ЧМП – это капитан Третьяк, «перенесший » 18 партийных выговоров, капитан Голубенко и капитан Коваль. Что-то во мне от них осталось. Ну, а негативное? Да что об этом вспоминать. Разве только парткомиссии, на которых сидело 10 – 12 откормленных толстошеих чиновников от партии, и решавших, можешь ли ты быть капитаном, можно ли тебе плавать, и понимающих в твоей специальности, как кролик в табакерке. И все это при тебе. И бывший секретарь обкома по транспорту и связи, на совести которого не одна загубленная капитанская судьба. Недаром он имел прозвище «жлоб с улыбкой », а его отдел называли «отделом по борьбе с моряками загранплавания». И хоть сам я никогд членом партии не был, знаю много прекрасных людей, которых и партия не испортила.
Много столь интересного, незабываемого подарила мне моя профессия, что хочется поделиться с другими. Я вовсе не одержим писательским зудом, просто самое яркое увиденное должно быть достоянием всех.
С 1911 года сначала подпольно за рубежом, а с 1917 года и до распада СССР в Одессе выходила газета «Моряк». Среди тех, кто сотрудничал с этой морской газетой был Паустовский, Багрицкий, Бабель, Катаев…. Так вот в этой газете была рубрика «Из дальних странствий возвратясь». Там печатались самые интересные рассказы моряков. В конце каждого года все эти рассказы издавались отдельной книгой. Ее тираж в 50 тысяч раскупался мгновенно. Многие из этих рассказов стали основой для сценариев таких известных фильмов как “Полосатый рейс”, “Пираты ХХ века”, “Путь к причалу” и других. Моя профессия подарила мне удивительные встречи, каждая из которой подходит к рубрике газеты «Моряк».
Но прежде всего я хочу ответить на возникающий у всех вопрос – как же это я с пятой графой, да еще беспартийный был капитаном и плавал за границу. Это удивительная история в моей судьбе, которую я тщательно скрывал даже от самых близких, но теперь о ней можно поведать.
Итак, окончив военную службу, я был принят на работу в Черноморское пароходство. Мой военный диплом «командира БЧ-1 кораблей 3-4 ранга» приравняли по тем временам, как «штурмана малого плавания», т.е я имел право занимать должность младшего помощника капитана на судах торгового флота. Я сходил в рейс на Америку на трофейном грузовом т/х «Краснодар», бывшем немецком рудовозе «Пернамбуко» и понял, что без дальнейшего стационарного образования мне не обойтись, хотя по штурманской части я чувствовал себя на голову выше коллег. И вот таких как я «скосников» (окончивших во время войны краткосрочные офицерские кусы) собралось 6 человек, и по специальному приказу тогдашнего начальника пароходства Макаренко, нас на полгода отправили в только что созданное из морского техникума Батумское мореходное училище.
Нам предстояло за полгода пройти самостоятельно полную программу мореходного училища, сдать все курсовые экзамены и выйти на государственные вместе с первым выпуском. Мы, уже не юные, прошедшие фронт, поселились на частных квартирах и назывались слушателями, в отличие от курсантов. Курировал нашу группу начальник училища Алексей Иванович Ямпольский, он же вел кафедру судовождения и преподавал навигацию. Человек толковый и грамотный, он умело организовывал наш 12-часовой учебный день. Еще запоминающейся личностью был преподаватель мореходной астрономии и сферической тригонометрии Николай Николаевич Новиков «Второй», как он себя представлял, бывший капитан первого ранга царского флота и участник Цусимы. Великолепный рассказчик, он нашу шестерку обучал правилам гласного и негласного этикета.
Я поселился рядышком с училищем вместе с одним из шести слушателей, рыжеволосым с чуть раскосыми глазами, всегда улыбающимся Эрленом. Как он объяснял, его имя составил отец из начальных букв Энгельс, Революция, Ленин. Мы быстро подружились. Он часто получал обильные посылки со всякой вкуснятиной или передачи, которые доставляли обязательно с письмом люди с военной выправкой. Свои письма он передавал только им. Иногда к нему прилетала из Ленинграда тоненькая тоже светловолосая балерина Таиса, и они на эти дни уходили в гостиницу. Эрлен был очень гостеприимен, любил застолье, но пил очень мало. О родителях никогда ничего не рассказывал или всегда умело уходил от вопросов. За месяц до госэкзаменов случилась беда – проходящая мимо грузовая полуторка зацепила выходящего из ворот Эрлена и протянула вдоль стены. В тяжелом состоянии Эрлена доставили в расположенный рядом Военно-морской госпиталь. Тут же примчался начальник училища Ямпольский. Я предложил сообщить родителям, на что он заорал: «Ты что, с ума сошел, как я его отцу сообщу, когда у него вот здесь пол Кремля сидит!» – и показал кулак. «Дайте номер, – сказал я, – мне или главрачу – надо немедленно поставить родителей в известность».
Через четыре часа с многочисленной свитой из Москвы прибыл отец Эрлена. Отправлять парня в Москву прилетевшие и местные врачи категорически запретили из-за большой потери крови, да и кровь для вливания не могли найти из-за какой-то группы с отрицательным резусом. Я предложил свою и на счастье группы совпали. Меня положили рядом с Эрленом и дважды переливали кровь, пока у меня не помутилось в голове. Потом меня сутки откармливали специальным пайком.
Эрлен к тому времени пришел в себя. Через трое суток я отдал ему еще порцию крови. Он был сильно забинтован – два перелома ноги и плеча. Отец Эрлена статный, такой же рыжеволосый, в отлично подогнанном пепельного цвета костюме представился: «Эрленовский папа». Именно так. В госпитале быстро оборудовали отдельную палату со всеми необходимыми удобствами для Эрлена, отца и московского врача, протянули кучу телефонов и выставили охрану в коридоре и под окном. Мне же для прохода выдали специальный пропуск. Я уже понял, что отец Эрлена очень высокопоставленный чиновник, но у меня это никакого любопытства не вызывало. Я приходил к Эрлену несколько раз в день, приносил и читал записи консультаций.
На пятые сутки, когда здоровье Эрлена пошло быстро на поправку, прилетела Таиса, а отец перебрался в гостиницу «Аджария». В один из дней отец Эрлена пригласил меня к себе в номер-люкс. Налив в фужеры вино, он сказал: «Хочу тебя, Михась, поблагодарить за сына. Спас. Теперь ваша кровь настолько смешана, что вы считаетесь кровными братьями, и я буду считать тебя своим сыном тоже. Я тебе дам свой телефон, запомни его на память, Если возникнут какие-то трудности в жизни или работе –звони мне, скажешь – звонит Михась. А Эрлен плавать не будет, его медики не выпустят, ведь по частям собрали, я тут бессилен. Жаль, он с детства мечтал о море, как и ты, но дружбу свою не бросайте – вы ведь братья. Будешь в Москве – будешь у нас». Обнял он меня на прощанье и трижды расцеловал.
С Эрленом мы действительно дружили всю жизнь. Он закончил МГИМО, много работал за границей, я с ним виделся на Кубе и в Испании. Но каждый раз, бывая в Москве, я его навещаю. Он уже дважды дедушка. Отец его ушел из жизни в 1989 году. Я был с Эрленом на его могиле. Черный гранитный обелиск с чекистским знаком и двумя золотыми звездами. Таиса, вся седая, но такая же тонкая, приготовила нам поминальный ужин. Я на другой день улетал домой, в Америку…
Трижды в своей жизни я воспользовался этим телефоном. В первый раз, когда вернулся после госэкзаменов в ЧМП. Инспектор отдела кадров Корохов, у которого на столе лежало мое личное дело, спросил, сколько я платил за награды в Ташкенте. Если б он не увернулся, то мраморный письменный прибор был бы явно в его голове. Меня грозились уволить и оформили акт за хулиганство. Вечером я позвонил по условленному телефону и честно все выложил. На другой день меня вызвали к начальнику отдела кадров, который принес мне свои извинения за инспектора и оформил меня в штат плавсостава ЧМП. Больше этого инспектора я нигде и никогда не встречал. Второй раз я звонил, когда меня по моей просьбе переводили из Мурманского пароходства в Черноморское и надо это было ускорить. И третий раз, когда с массовым выездом евреев за границу « компетентные органы» меня лишили визы в загранрейсы. Тогда по шапке получил секретарь обкома по транспорту и связи «жлоб с улыбкой». Больше меня никто никогда не трогал. Но за 15 лет работы на Севере я настолько наплавался, что работа на учебных и пассажирских судах была для меня раем, и я никуда не рвался. Но работу свою я очень любил и поддерживал себя на современном уровне.
Многие мои коллеги давно ушли на берег, а я все плавал и плавал, пока личные дела не заставили меня уйти на пенсию. Ушла из жизни подруга, разъехались дети, опустел для меня родной город. Пришли на память чудесные стихи норвежского поэта Эрвига:
И сошел капитан с корабля
как с пьедестала –
Ни винта у него, ни руля
не стало.
Море булькнуло –
наконец- то состарило,
а земля ему свой горб
равнодушно подставила.
Осталось жизнь доживать,
мол, остатки сладки.
И текли по его щекам
моря Баренцева осадки.
Провожали меня очень тепло и трогательно, да и сейчас не забывают по всяким праздничным датам. Но с морем я не расстался – живу по другую сторону океана, и балкон мой, как мостик корабля, нависает над самыми волнами. И по-прежнему, как в былые времена, я встречаю океанские рассветы и закаты. И парус не забываю. И встретил я прекрасную американку с одесскими корнями. Жизнь продолжается. Конечно, профессия моряка ущемляет часть свободы человека, но она приучает к ответственности, в считанные секунды принять верное решение, к огромной самостоятельности и надежде только на себя, на свой парус. Но зато вам откроется Мир, как вертящийся глобус, грозный и тихий, знойный и морозный, пестрый и однотонный и удивительной красоты океанские восходы и закаты. И такие же разные прекрасные люди. Жизнь этого стоит.
Уж год не вожу пароходы,
Меня не качает волна,
Но снятся былые походы
И тянет, как в детстве, в моря.