Татьяна Вольтская
Радио Свобода
В Петербурге в издательстве “Авангард на Неве” вышла книга “Олег Григорьев”, в которой известный поэт представлен как художник.
Кто не знает, чем “Прохоров Сазон // воробьев кормил”, и кто спросил “электрика Петрова, // для чего ты намотал на шею провод”? А вот тот факт, что автор этих бессмертных строк поэт Олег Григорьев был еще и художником, причем весьма интересным, известен далеко не всем. И понятно почему: электрик Петров и Прохоров Антон стали частью городского фольклора, как и сам автор, о колоритном существовании которого ходили легенды. Пьянство, судимость и срок за тунеядство, судимость за дебош, травля со стороны официальной литературы, прежде всего, Сергея Михалкова, видимо, почуявшего в детском поэте Григорьеве опасного конкурента, отказ в приеме в Союз писателей, разнообразные скандалы, классическая для неофициального литератора работа кочегара, дворника, сторожа – все это более или менее известно. Но оказывается, Олег Григорьев, учившийся в СХШ – художественной школе при Академии художеств, все эти годы продолжал рисовать. И, открывая альбом “Олег Григорьев”, мы видим причудливую графику, листы, выполненные акварелью, гуашью, и понимаем – это не просто рисунки, это совершенно особый взгляд на мир.
“Я взял бумагу и перо, нарисовал утюг…” – эта строчка стала эпиграфом к изданию, но ее хочется продолжить: нарисовал стул, веник, вешалку, комара, муху, перчатку без одного пальца, и не просто потому, что они под руку подвернулись. Это та еще перчаточка у Григорьева, с таким характером, что невольно поеживаешься, а от щипцов для натяжки холстов определенно хочется посторониться. Как, впрочем, и от угрожающей толпы веников, и от банды ключей, и от куклы – маленького Голема, да и венский стул явно с приветом, вот как завернул вокруг себя оторвавшуюся часть гнутой спинки, и еще неизвестно, чего от него ждать. Да и куртки, висящие над ведром, тоже не внушают доверия, не говоря о видавших виды канистрах, чайниках и ведрах.
Художника завораживает мир рукотворной материи, это не просто рисунки – это философия вещи, столь зависимой от прикосновения рук, вдохнувших в нее призрачную жизнь.
На большинстве рисунков Григорьева – вещи, из которых тепло человеческих рук давно испарилось, трагическая оставленность вещи – вот, пожалуй, главная тема этих листов. Грозди висящей одежды, еще сохраняющей форму тел, груды наваленной на кресло одежды, уже ничего не хранящей, – как луковая шелуха или картофельные очистки, пустые бочки, нагроможденные друг на друга, песочные часы, осколки разбитой посуды, – все они как будто взывают к человеку: посмотри, вот что ты с нами сделал! И как будто принимают позы, одна эпатажней другой, чтобы только привлечь внимание.
Как в стихах у него – Сидоров, Петров, так и на рисунках – человечек голый и анонимный.
Естественное для художника любование миром, поиски гармонии как будто сменяются страхом и бессилием перед наступающим хаосом.