Александр Росин
главный редактор
Разве можно по-настоящему оценить красоту мира,
если сомневаешься, имеет ли он право на существование?
Кадзуо Исигуро «Художник зыбкого мира».
Учись у птиц!
В ночном небе над океаном одиноко летела птица. Вначале я хотел назвать ее крачкой, потому что помню, что крачки ничего не боятся и летят, как космонавт Гагарин, по 20 тысяч километров.
Но потом подумал, что сравнивать свободную птицу с зажатым в костюм со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями («…не делайте под Маяковского, а делайте под себя») унизительно для таких гордых созданий, как морские птицы.
А потому, вернувшись домой, обратился к Набокову, который уже много раз выручал меня в сложных ситуация. И в этот раз тоже выручил. Вот стихи Набокова, написанные им в 1919 году. Набокову было 20 лет.
Живи. Не жалуйся, не числи
ни лет минувших, ни планет,
и стройные сольются мысли
в ответ единый: смерти нет.
Будь милосерден. Царств не требуй.
Всем благодарно дорожи.
Молись – безоблачному небу
и василькам в волнистой ржи.
Не презирая грёз бывалых,
старайся лучшие создать.
У птиц, у трепетных и малых,
учись, учись благословлять!
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Портрет Мики Морозова
“Портрет Мики Морозова” Серов написал в 1901 году. От картины не отвести глаз, настолько живым получился ребенок, смотришь и страшно за него до холодка в сердце…. Впереди – революция семнадцатого, голод двадцатых, расстрелы тридцатых, война сороковых… Выжил? Сгинул?
Михаил Михайлович Морозов – из семьи тех самых фабрикантов Морозовых – богатейших промышленников и меценатов – образование получал в Англии, несмотря ни на что, вернулся в Россию, в двадцатых годах закончил филологический факультет Московского университета. Стал известным советским литературоведом, театроведом, переводчиком. Всю свою жизнь посвятил творчеству Шекспира, результаты его работы получили мировую известность. В 1949 году занял пост главного редактора англоязычного журнала News. Пережил Вторую Мировую, арестован не был. Чудо.
В 1952 году высшее руководство СССР захотело провести в Москве особую конференцию с участием наследников знаменитых русских купеческих фамилий – Рябушинских, Морозовых, Елисеевых, Мамонтовых и других – с целью наладить отношения с эмиграцией, а, главное, привлечь её капиталы для вложений в послевоенное восстановление и развитие советской экономики.
Встал вопрос, кому встречать приглашенных? Кто сможет расположить к себе столь важных гостей – не Берия же с Маленковым… И вспомнили про Мику – про Михаила Михайловича – потомка известной фамилии, блестяще образованного, свободно владеющего европейскими языками, известного за границей ученого.
Вызвали. Рассказали, в чем суть, сформулировали задачи. Михаил Михайлович без промедления согласился.
И тут поинтересовались его социальным статусом и материальным положением. Неожиданно выяснилось, что зарплата профессорская по западным меркам – копеечная, живет Михаил Михайлович в убогой коммунальной квартире, и о простых благах, знакомых любому западному гражданину, не имеет даже представления.
Тут же, в его присутствии Микоян продиктовал своему помощнику перечень того, что необходимо сделать, а именно: обеспечить товарища М.М. Морозова презентабельной одеждой, достойной зарплатой, отдельной обставленной мебелью квартирой – где-нибудь в приличном месте – на Фрунзенской набережной или Кутузовском проспекте, дачей, оборудованной для приёма гостей, личным автомобилем и еще чем-нибудь, что может захотеть Михаил Михайлович.
Буквально ошеломленный всем происходящим Морозов был доставлен домой в чёрном лимузине, чем несказанно удивил соседей и близких, которые еще более были ошарашены его рассказом о предстоящих переменах. Затем Мика лег на диван немного отдохнуть и… умер. От пережитого потрясения случился инфаркт. Ему было пятьдесят пять лет.
А встреча с потомками бывших миллионеров царской России, под названием «Совещание промышленников», из-за смерти Сталина состоялась в Кремле только через три года.
Из Фейсбука киносценариста Кати Григорьевой.
Про скрепы
Был у меня приятель, его звали Володя Багратиони. Каждый раз когда мы выпивали, он рассказывал, из какого он знатного рода. А я его всякий раз спрашивал, почему он не остался в армии, и почему мечтает стать ветеринаром на тбилисском рынке, а не полководцем. Он обижался.
А другой мой приятель гордился тем, что его родители были крестьянами. Даже в Википедии у него первой строкой записано: “Родился… в крестьянской семье в деревне”. Он много лет, нет, даже десятилетий, проживает в большом столичном городе, обрабатывает ногти пилочкой и обижается, когда я рассказываю ему, как правильно обрезать и окапывать деревья.
А еще был у меня приятель в Ленинграде. Он жил в громадной квартире с окнами на Неву. Мой приятель очень гордился своим отцом-адмиралом, но когда кончались деньги, сдавал в букинист книги, украденные из отцовской библиотеки. Потом на много лет мы потерялись, а недавно наш общий знакомых написал, что Витька умер. Прямо на работе. Он был бухгалтером в магазине в Сестрорецке.
Когда-то я сказал своим детям, что ни знатной фамилии, ни высокого положения и уж тем более – больших денег они после меня, скорее всего, не получат. Поскольку ничего этого у меня нет и, теперь уж точно не будет. Зато я могу дать совет. Он простой. Дети, старайтесь всегда быть счастливыми и не сильно омрачайте радость окружающим.
Вот такие скрепы. Или, как нынче принято говорить: «как бы» скрепы.
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
«Но я ношу шляпы…»
Серебряный век, Серебряный век, чем все кончилось, войной и революцией. Моя прабабушка, Александра Константиновна Андреевич-Андреевская, поехала в свое имение на Дону в 19-м году и была закопана живьем. Тогда так расправлялись с дворянами и священниками. Ее сын, профессор-лингвист Николай Яковлев, просидел два десятка лет в психушке – он был не во всем согласен с брошюрой по языкознанию Иосифа Джугашвили, самоучки, не имевшего даже среднего образования, бандита, в молодости грабившего банки. Убийцы. Мой прадед и его сын и дочь погибли по указке Джугашвили. Моя мама (два высших образования), всю жизнь скрывавшая, что она член семьи врагов народа, сошла с ума в 50 лет.
За мной ходили, меня не печатали и запрещали мои спектакли, телефон прослушивался, почту вскрывали – и в 1991 году отдали под суд за оскорбление президента.
Но я ношу шляпы – в память о моих предках. Об их Серебряном веке, таком коротком.
Петрушевская Людмила Стефановна, писатель.
Нина Берберова «Курсив мой»
Я когда-то давно прочитала в одном еженедельнике очерк, назывался он “Три встречи с Львом Толстым”.
Первая встреча: автор приехал в Ясную Поляну, но Толстой был болен и не принял его.
Вторая встреча: он пришел в Хамовники и узнал, что Толстого нет дома.
Третья встреча: он приехал в Астапово, Толстой только что умер…
О Толстом я не узнала ничего, но как много я узнала об авторе очерка! Я никогда не забыла его.
«Мы обещали ночью спать за городом»
В Средние века кукольники не имели права ночевать в городе. Ночью они обязаны были покидать город. И когда я ходил по инстанциям [чтобы согласовать открытие театра], рассказывал, что в Европе так происходило и что мы обещаем ночью спать за городом. Они умилялись, жалели нас, говорили, что они не против, если мы ночевать будем в Тбилиси. Но на намеке о квартире, хоть однокомнатной, они вставали и смотрели в окно на закат. А так все старались помочь нам.
Резо Габриадзе, сценарист, художник, основатель Тбилисского театра марионеток.
Век Зикмунда!
Свой юбилей празднует великий чешский путешественник Мирослав Зикмунд, человек замечательной биографии и непростой судьбы. Книги Иржи Ганзелки и Мирослава Зикмунда выходили громадными тиражами на множестве языков (в СССР они – авторы и книги – были фантастически популярны). После 1968 года их перестали издавать. В новой Чехословакии (Ганзелка скончался в 2003 году) они вернулись на авансцену. В Чехии тоже надо жить долго.
Мирослава Зикмунда – со столетием!
p.s. Закарпатцам на заметку – первое свое путешествие юный Мирослав Зикмунд совершил в 1936 году по… Подкарпатской Руси !
Из Фейсбука журналиста Сергея Подражанского.
Выбор
Лет сто назад при глубоком Брежневе был задуман так и не вышедший сборник о блокаде. Я вписался, чтобы задать директору Эрмитажа академику Пиотровскому – настоящему Пиотровскому, отцу – вопрос: когда решительно все, что делается для искусства, делается ценой чьих-то жизней, кого надо спасать – человека или картину? “Конечно, картину”, – ответил он, ни секунды не раздумывая, а потом долго рассказывал, что именно те, у кого не было более важного дела, чем спасение жизни, погибали первыми. Почти Ницше: у кого есть, Зачем жить, может выдержать почти любое Как. Я это же заметил, занимаясь проблемой самоубийства: чем больше люди освобождаются от высших целей, тем более уязвимыми они становятся, и в итоге нет такого пустяка, который не мог бы оказаться для них смертельным.
На снимке: Борис Пиотровский. Фото: Рудольф Кучеров.
Из Фейсбука писателя Александра Мелихова.
Последнее письмо
Надежда Мандельштам своему мужу Осипу Мандельштаму.
Ося, родной, далекий друг! Милый мой, нет слов для этого письма, которое ты, может, никогда не прочтешь. Я пишу его в пространство. Может, ты вернешься, а меня уже не будет. Тогда это будет последняя память.
Осюша – наша детская с тобой жизнь – какое это было счастье. Наши ссоры, наши перебранки, наши игры и наша любовь. Теперь я даже на небо не смотрю. Кому показать, если увижу тучу?
Ты помнишь, как мы притаскивали в наши бедные бродячие дома-кибитки наши нищенские пиры? Помнишь, как хорош хлеб, когда он достался чудом и его едят вдвоем? И последняя зима в Воронеже. Наша счастливая нищета и стихи. Я помню, мы шли из бани, купив не то яйца, не то сосиски. Ехал воз с сеном. Было еще холодно, и я мерзла в своей куртке (так ли нам предстоит мерзнуть: я знаю, как тебе холодно). И я запомнила этот день: я ясно до боли поняла, что эта зима, эти дни, эти беды – это лучшее и последнее счастье, которое выпало на нашу долю.
Каждая мысль о тебе. Каждая слеза и каждая улыбка – тебе. Я благословляю каждый день и каждый час нашей горькой жизни, мой друг, мой спутник, мой милый слепой поводырь… Мы как слепые щенята тыкались друг в друга, и нам было хорошо. И твоя бедная горячешная голова и все безумие, с которым мы прожигали наши дни. Какое это было счастье – и как мы всегда знали, что именно это счастье.
Жизнь долга. Как долго и трудно погибать одному – одной. Для нас ли неразлучных – эта участь? Мы ли – щенята, дети, – ты ли – ангел – ее заслужил? И дальше идет все. Я не знаю ничего. Но я знаю все, и каждый день твой и час, как в бреду, – мне очевиден и ясен.
Ты приходил ко мне каждую ночь во сне, и я все спрашивала, что случилось, и ты не отвечал.
Последний сон: я покупаю в грязном буфете грязной гостиницы какую-то еду. Со мной были какие-то совсем чужие люди, и, купив, я поняла, что не знаю, куда нести все это добро, потому что не знаю, где ты.
Проснувшись, сказала Шуре: Ося умер. Не знаю, жив ли ты, но с того дня я потеряла твой след. Не знаю, где ты. Услышишь ли ты меня? Знаешь ли, как люблю? Я не успела тебе сказать, как я тебя люблю. Я не умею сказать и сейчас. Я только говорю: тебе, тебе… Ты всегда со мной, и я – дикая и злая, которая никогда не умела просто заплакать, – я плачу, я плачу, я плачу.
Это я – Надя. Где ты? Прощай.
Надя. 22 октября, 1938 г.
p.s.
От себя добавлю, что в этот момент Мандельштам был еще жив. Он умрет через два месяца от голода в пересыльном лагере. Тело Мандельштама до весны вместе с другими усопшими будет лежать непогребённым. Затем весь «зимний штабель» захоронят в братской могиле.
Из Фейсбука режиссера Юрия Любимова.