Моего папу в Дагомысе любили все. Он спускался во двор и на свист ото всюду сбегались куры, коты, слетались голуби и воробьи, а соседи, сидевшие под яблоней-синап возле куста китайской розы, кидали карты и приподнимали кепки.
По вечерам, когда папа приходил из поликлиники, мы шли с ним к морю. И все встречные на Батумском шоссе, и на Ореховой, и на Победе кричали: «Добрый вечер, Марк Семенович!» или “Гамарджоба!” или “Барев дзес!” А пьяные отходили от прилавка в «дежурном» магазине и норовили пожать папе руку. И даже Алка, продавщица в «дежурке», высовывалсь из окошка, поправляла на груди кружевной фартук и кричала: «Марк Семеныч, икру завезли, будете с моря идти, я вам с Санькой оставлю полкило!»
Папа почти ни с кем не разговаривал, даже с самыми приставучими. Он говорил: «Извините, мы с Санькой идем к морю». И никто не обижался.
Мы говорили о разном. О звездах на небе, о море, о цирке, о Джеке Лондоне, о том, как через год я пойду в школу и когда-нибудь, лет через сто, ее закончу…
Однажды мы говорили о поэзии.
– По радио читали стих, – сказал я. – Там было так: «Ты теперь не так уж будешь биться, сердце, тронутое холодцом». Это болезнь такая?
Папа остановился, внимательно посмотрел на меня:
– Уверен, что холодцом?
– Да, – неуверенно сказал я. – Холодцом.
Мы пошли дальше.
– Тут может быть два варианта, – после паузы сказал папа. – Возможно, Сергей Александрович так любил холодец, что сердце у него замирало от этого блюда. Второй вариант: поскольку холодец, насколько я помню, делают из свинины, кроме копыт и хрящей специально для поэта туда клали поросячье сердце. Какой вариант тебе интересней?
Но я промолчал, меня что-то смущало. Тогда папа сказал: «У нас в книжном шкафу есть сборник Есенина. Вернемся домой, найди стихотворение, оно называется «Не жалею, не зову, не плачу…», там будет подсказка.
Ну вот, прошло много лет. И мне уже 70. И уже давно нет папы, нет яблони-синап возле нашего дома на Батумском шоссе, нет «дежурного магазина» на Фестивальной (тогда она называлась Победой) и алкашей возле него. И я не был в Дагомысе 30 лет и не хочу туда возвращаться – ведь и его, Дагомыса моего детства, тоже больше нет. Но иногда я думаю: кто-то из нас все-таки ошибался – чтец, папа, я или Есенин – ведь слово «холодец» гораздо ярче «холодка».
На снимках: на верхнем – доктор Марк Росин с сыном Саней. 1954 год, Дагомыс.
На нижнем – речка Дагомыс, гора Успенка, а под ней белеет наш дом.