Александр Росин
главный редактор
Разве можно по-настоящему оценить красоту мира,
если сомневаешься, имеет ли он право на существование?
Кадзуо Исигуро «Художник зыбкого мира».
Бутылка с греческой фелюги
Эта бутылка, выброшенная морем, напомнила мне моего школьного учителя. Его звали Константин Павлович Сариев. Как-то, в классе пятом мы были, он рассказал историю нам про юнгу с греческой рыбацкой фелюги, которого спасла бутылка с запиской. Но подробности я не помню. Да и не важно.
Константин Павлович был понтийским греком. Странная фамилия, вроде, и не греческая. Из любопытства набрал ее в Гугле и попал на сайт, который называется «Греческий Мартиролог. Репрессии греков бывшего СССР». И в списке от 5 июля 1938 года приговорённых Ежовым и Вышинскими к расстрелу и долгим срокам среди понтийских греков, живших в Абхазии, я нашёл и Сариева Якова Харлампиевича, однофамильца или родственника нашего Константина Павловича. Якову дали 10 лет…
Вспомнил другого моего земляка, Георгия, с которым познакомился, когда жил в Фремингейме под Бостоном. Мы пили у меня дома метаксу и он рассказывал, как загнали их, абхазских греков, в теплушки и везли из теплой Абхазии через оледеневшую страну в Казахстан. Из всего вагона выжил только он и еще один молодой парень. До сих пор жалею, что не записал тогда на диктофон его рассказ!
Деда моей жены и всю эстонскую общину в Перми расстреляли тоже накануне войны. О белоруске Наде Кларк, которую девчонкой упекли в лагеря за то, что она родилась в Америке, я написал. Но сколько жутких историй прошли мимо: татары, армяне, греки, грузины, евреи, эстонцы, немцы,чеченцы, латыши, литовцы… гибли только за то, что имели “не ту” национальность или фамилию.
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
20 лет спустя «Грач в цветнике»
Как хорошо, что есть интернет, в нем не теряются снимки. Например, вот этот. Хотя ему уже 20 лет.
Мы еще жили в Бостоне и на Рождество приехали к Кещянам в Центральную Флориду. По ночам там было прохладно. Конечно, не так холодно, как в Массачусетсе, но и не так тепло, как в Южной Флориде. Во всяком случае, в летней комнате, где мы и буйствовали.
Снимок называется «Грач в цветнике». Армянка, украинка, белорусская эстонка и он – вне национальности и вне времени.
Потому что у настоящего клоуна нет национальности, он принадлежит всем.
И настоящий клоун не умирает.
Ну, просто, не смешно это.
А Грачик Кещян был настоящим клоуном.
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Чтобы не изменить себе
Татьяна Друбич:
Довлатов – это взгляд на жизнь, с которой ничего поделать невозможно. Только принять её, ощутить её абсурд, идиотизм и какую-никакую прелесть. Он много понимает про человека, не питает на его счёт иллюзий, но со многими вещами, существующими в нашей реальности, без прозы Довлатова трудно примириться.
Довлатова-то читают не для того, чтобы себя изменить, а для того, чтобы не изменить себе…
Довлатов видел жизнь как она есть, но главное – всегда на дистанции. Завидная позиция и сильная. Неуязвимая.
Я читаю его книжки постоянно, они у меня всегда под рукой. Могу открыть – и начать с любого места. Если меня спросить, каким писателем я хотела бы быть, отвечу: не Толстым, не Чеховым, не Тургеневым, а Довлатовым. Он мне очень подходит.
STORY.RU
Скажи мне, что ты читаешь…
О бездуховности наших американских сограждан я давеча думал в магазине Costco. Если кто не знает, это огромный сарай, набитый продуктами. Беда в том, что я и маленькие магазины переношу с трудом, у меня на них аллергия. А уж в большом чувствую себя Анной Карениной под паровозом.
Чтобы спастись, пошёл к книжкам. Ну вот, ясно ведь, что книжки в продуктовом магазине – приложение, не самое главное, а потому тут выставлены самые ходовые, те, которые по идее торговцев должен взять рядовой потребитель. Вот на прилавке: Эдгар По, Шекспир, Андерсон, братья Гримм, научная фантастика, “Тысяча и одна ночь”…
Хорошие книжки читают американцы. Может, потому и в стране все нормально? Ведь как говорил Еврипид или даже Катулл, «Скажи мне, что ты читаешь и я скажу кто ты».
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Лишь ветер уносит ответ
Сколько еще надо ввысь глядеть,
Чтоб небо увидеть вдруг?
Ну а сколько ушей одному иметь,
Чтоб слышать, как плачут вокруг?
Ну а сколько смертей надо, чтобы понять,
Как жизнь ускользает из рук?
И ветер, мой свет, уносит ответ,
Лишь ветер уносит ответ.
Боб Дилан
Перевод Вл.Бойко.
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Семь девочек и «Птах»
Я тут недавно был членом жюри на фестивале любительских театров “Театр начинается…” и видел один выдающийся спектакль. Театр “Птах” из Перми, по книге Алексиевич “У войны не женское лицо”. Думал, будет слезливая пофигень, а они на сцену вышли – и я пропал. Семь девочек сидят на табуретках и просто расказывают истории. Истории эти чудовищные, страшные, это слушать невозможно. И оторваться невозможно, настолько эти девочки достоверны. Насколько они про себя рассказывают, а не про неизвестных теток. Насколько это просто у них и страшно – просто сидят на табуретках и друг дружке рассказывают. У них никакого профессионального образования-то нет, а это какое-то чудо.
Мы с членами жюри вышли и полчаса разговаривать друг с другом не могли, честное слово. Дали им, само собой, гран-при, это было очевидно. Но я бы им не только Нобелевскую премию отдал, я бы им и квартиру, и машину отдал. И одежду снял нафиг. Пусть кто-нибудь из критиков Алексиевич напишет хоть что-то подобное. И так сыграет пусть, как эти девочки из Перми. Чтоб я, довольно циничный взрослый дяденька из Петербурга, заплакал в кулак.
Из Фейсбука актера Геннадия Смирнова.
Литература – уходящая натура
На пляже, пока не смеркается, читаю каждый вечер по несколько страниц. Это многолетняя традиция. Сегодня у меня в руках «Гений. История человека, открывшего Хемингуэя и Фицджеральда», воспоминания о великом американском редакторе Максе Перкинсе. Здесь, на океане, особенно остро понимаешь, что ушло время большой литературы, больших писателей, редакторов и читателей.
Ну кто бы сейчас читал новые романы Фолкнера, Гюго или Толстого, когда есть сериалы? Да того же Бредбери, который ровно 65 лет назад предсказал это в книге «451 градус по Фаренгейту», кто нынче читает?
Фото Александра Росина, журнал «Флорида-RUS».
Начальству виднее?
Меня раздражает чинопочитание… в искусстве не должно быть начальства. А Нобелевская премия, скажем, это не что иное как начальство. Какие-то неизвестные люди – да хоть бы и известные – неизвестно почему получили право ставить конъюнктурные фигуры в один ряд с Томасом Манном, Хемингуэем, Гамсуном, Фолкнером, Анатолем Франсом – и тем самым задвигать ничуть не менее достойных.
Из Фейсбука писателя Александра Мелихова.
Кот, который ходил в школу
Эта удивительная история началась осенью 1952 года в начальной школе Элизиан Хайтс в Калифорнии. Огромный полосатый кот вошел в класс прямо посреди урока, спокойно уселся и начал приводить себя в порядок. Кот был худым и голодным, и учительница разрешила напоить его молоком. Просидев на уроках примерно полдня, кот величественно поднялся и ушел. На следующий день кот снова пришел в школу, и снова — через день… Когда стало понятно, что он собирается приходить постоянно, ему дали имя Класс Восемь, в честь кабинета, в который он вошел первым.
С того памятного дня появление кота стало привычным… Летом школа закрылась на каникулы, и кот приходить перестал. А в следующем сентябре пришел снова, и методично каждый день посещал занятия. Потихоньку слава Класса Восемь вышла за пределы Лос Анджелеса, потом Калифорнии, а потом и всей Америки. Журналисты постоянно приезжали в Элизиан Хайтс, особенно осенью, чтобы проверить: придет ли кот в этом году или нет. Кстати, никто так и не знает, куда кот пропадал вечерами и куда уходил летом.
Класс Восемь стал легендой, а среди учеников не было более почетной должности, чем кормильщик кота. Эту должность придумали учителя, а до нее кота кормили все ученики, что привело к проблемам у кота с лишним весом. А поскольку главным правилом школы стало «НЕ мешай коту», пришлось ввести еще одну должность: сдвигатель спящего кота. Кота двигали только в крайних случаях, если без этого невозможно было провести урок.
Если открыть старые фотоальбомы школы Элизиан Хайт с тех времен, то почти на всех общих фотографиях классов (примерно с 1952 по 1967) кот обязательно будет восседать на почетном месте посередине. Как стал официальным талисманом школы, он даже оставил на память потомкам отпечатки своих лап в мокром цементе перед зданием (в присутствии орды журналистов и не без помощи учителей) . Через много лет гитарист Лео Коттке увидит эти отпечатки, узнает историю их появления и напишет инструментальную композицию «Room 8».
Проходило время, и кот стал стареть. В 1963 году он пострадал в драке, а в 1964 серьезно переболел пневмонией. Стало ясно, что он нуждается в уходе не только днем, и одна из учительниц, Вирджиния Накано, предложила свой дом в качестве «ночного». Днем кот все так же ходил в школу, а вечером уходил к ней — в дом через дорогу. А когда ему стало труднее ходить, сотрудники школы носили его туда и обратно.В 1968 году Класс Восемь умер в солидном возрасте 22 лет. Он удостоился собственной могилы и некролога в газете «Лос Анджелес Таймс».
От редакции. Возможно, неизвестный нам автор этой заметки не обратил внимания, что имя кота Класс Восемь по-английски звучит так же, как и сосед по комнате: Room eight – Roommate. И это тоже замечательная придумка талантливых учителей школы Элизиан Хайт, которые смогли подарить детям, читателям, да и коту – радость общения.
Из Фейсбука Denis Grant.
Авдотья Смирнова о спектакле «Нуреев»
Письмо Кириллу Серебренникову
Дорогой Кирилл. Пишу тебе письмо, надеясь, что как-нибудь ты его прочтёшь. Я ходила вчера на Нуреева. Поздравляю тебя от всего сердца со спектаклем. Ясный, яркий, очень внятный и замысел, и текст спектакля – и хореографический текст, и музыкальный, и сценографический. Аплодирую твоим коллегам Демуцкому и Посохову, но драматургия-то твоя. Денис Савин в партии Эрика просто поразил, выдающийся артист, но и роль выдумана замечательно. Видишь, всё время упираюсь в тебя, слышу и вижу там тебя.
Я стояла курила в антракте и думала, что это же чистый Бродвей, Голливуд, почти Боб Фосс (не знаю, как ты, а я Фосса обожаю). Эффектное, остроумное, железной рукой сделанное шоу, без заумного кокетства, чистый хит. Потом грянул второй акт. Ты как будто говоришь: так, я вас потешил? теперь дайте потешиться нам. И мы (то есть, я, например), почти со смехом, с радостью прилежного школьника, хорошо знающего урок, узнаём всё родное – тут тебе и Смерть в Венеции, и Том оф Финланд, и Керель, и контратенор (о, незабвенный Эрик Курмангалиев!), и культ восемнадцатого века, и всё, что душеньке угодно. И грандиозный финал.
Я в финале плакала. Не о Нурееве, а о тебе, Кирилл. Потому что место твоё – на Бродвее, в Голливуде, на лучших сценах мира, изысканных и попсовых. А не под домашним арестом. Ты заслуживаешь огромной, грандиозной славы, славы Уолта Диснея и Спилберга, Боба Фосса и Энио Морриконе. И я верю, что эта слава ждёт тебя за углом первой же свободной прогулки. Выдержи, мой дорогой, эти несправедливости, только выдержи. Видно, замысел о тебе у судьбы очень большой. Обнимаю. Дуня.
Зато во фраке
Хуже дешевых эстрадников, всех этих резников, газмановых, лепсов могут быть только укротители морских животных.
Ну вот Шифрин. Не гений, но залы собирает, кому-то нравится, – и дай бы бог. Нет, зачем-то полез во фраке в дельфинарий. А ведь он – не какая-нибудь Валерия, не дурачок, наверняка слышал, как издеваются над морскими животными в этих балаганах. Зачем он там? Неужели только ради фрака?