Кастусь Северинец
Лауреат премии журнала «Флорида» – 2008г.
/Попытка лирических воспоминаний/
Даже если очень сильно захочется, напрасно искать на глобусе хотя бы малюсенькую точечку с дорогим для меня названием: УНОРИЦА.
Не тот масштаб, не те горизонты, не та значимость.
Но такая точечка — родинкою в моём сердце. И не стереть её, не смахнуть до окончания века моего никаким ураганам, ливням, грозам. Потому что родинка эта – подарок судьбы, она от родителей и от Бога.
Посчастливилось вот…
… Когда по дороге из Речицы, мелькнёт за автомобильным стеклом современный верстовой столб с отметкой “13 км”, под колёса, в глаза и в душу бросается ровная километровая лента асфальта, некогда уложенная камнем, а ещё раньше – обычный просёлок на пути в неблизкие Шатилки, переназванные в хрущёвские времена Светлогорском. Теперь из неофициальной нефтяной столицы Беларуси Речицы туда добираются по более удобной и короткой, скоростной бетонке, минуя мою родную деревеньку.
Географические особенности унорицких окрестностей – американский мостик, тертежик, стойло, гривка, шпилёк, каменка, остров, мошки – не найдёшь уже не только на глобусе, но даже на самой подробной карте “километровке”. Ни в каких словарях не отыщешь колоритные, смачные выражения и словечки типа “мать-хвать” в смысле “ищи-свищи”, “мать-санки” вместо “всё пропало”.
Разве только в деревенских разговорах услышишь или из собственной памяти выудишь .
ПРЕДКИ, ЛЮСЯ И БОБ С ГОРОХОМ
Можно было бы сказать, что деревенька в каких-нибудь сотню дворов вытянулась ниточкой одной-единственной улицы вдоль Днепра, если бы не «вывих» возле дома бабы Толкачихи: предки пусть и не придерживались строгих архитектурных правил, но строились с учётом особенностей ландшафта. Как раз в этом месте издавна существует «щербинка» небольшого овражка, по которому дождевые стоки стремятся в днепровское русло.
Не склонный к фатализму, вынужден всё-таки констатировать: первым на въезде в деревню меня встречает… кладбище. Здесь, среди прочих односельчан, нашли вечное успокоение и мои предки, ближайшие из которых прадед Степан Васильевич Атаманчук и прабабушка Акулина Демьяновна в девичестве Долголаптева, дедушка Пётр Григорьевич уже Северинец и бабушка Татьяна Степановна из рода Атаманчуков-Долголаптевых, папина родная сестра, тётушка Акулина, отошедшая в мир иной совсем молоденькой. Здесь, в затишке вековых дубов уже спят вечным сном друзья детства Ванька Завадский, Володька Шинкоренко с братом Костиком, Володя Серак да Вовка Северинец, сын Данилы, Юрка Мариевский и Толик Новаковский… Воспитанный в атеизме, я всё же втайне прошу у Господа пуховой землицы для каждого из родичей и друзей и, пусть хоть на какое-то мгновение, воскрешаю их светлые образы и облики в своей памяти.
Мелькают знакомые с детства хатки и домики, в которых среди многочисленных Северинцев вкраплены подворья Тивилёнков. Бабичей, Дворников, Лопат, Басов, Кузьменков, Сераков, Базылей, Радьковичей, Зайцев и Зайцевых, Левченков, Хаткевичей, Казаченков да Соколенков. И каждый двор – огромный мир ещё с младенчества. И, может, в первую очередь – фруктово-овощной: у Тивилёнков – самые сладкие вишни, у деда Сильвестра – бесподобные сливы, а у его соседа напротив деда Ильи – сочный «розовый налив» на яблонях, у Базылей – груши-цукровки, что сладко тают во рту, у тётки Лиды Северинец – клубника с кулак, а у Каребов – первоклассные горох и боб с антоновками…
А в палисадниках почти перед каждым домом – кучерявая сирень и ароматная акация по весне, георгиново-ромашковый разгул в летнюю пору, астры и настурции с прочей цветной дребеденью по осени. Тем опьяняющим запахом дохнёт порой детство, засмеётся заливисто и подморгнёт озорными глазёнками из-под пушистых ресниц милой соседки Люси, для которой и расцветала сирень по всей Унорице, и буйствовали в палисадах георгины с ромашками, и зрели в садах вишни с яблоками, а в огородах – клубника и боб с горохом…
Но Люсе нравился стройный красавчик-баянист Валерка Сазонов. Он приезжал из Гомеля к своей бабушке Александрихе, ловко перебирал кнопочки-пуговки голосистого баяна и трагично-томно выводил: «В Неапольском порту с пробоиной в борту «Жанетта» поправляла такелаж…»
Ладненькая, ясноглазая соседочка Люська Гриценко теперь где-то, как и положено принцессе, за три-девять земель, в далёком Бишкеке, замужем за армейским офицером, ныне отставником. Конечно же, Валеркой Сазоновым. А в почти что исчезнувших или одичавших унорицких палисадниках повывелись цветы, не буйствует сирень, не цветёт акация. Да и не тот уже вкус у вишен, клубники, груш-яблок и даже у боба с горохом…
ПАПА И НЕМЦЫ
Вторая мировая война, собственно говоря, для двадцатилетнего унорицкого паренька Паши Северинца началась и закончилась на кровавом берегу речушки Проня на Могилёвщине осенью 44-го. Каких-то две недели фронтовых будней, едва ли не первый артобстрел с немецкой стороны. Один осколок рубанул точнёхонько посередине колена правой ноги, а более мелкие впились в плечи и грудь. Два из них до самой смерти в декабре 2009-го “путешествовали” в изувеченном теле.
Так и написалось однажды в рифму, когда отец ещё был жив и относительно здоров:
Мы в детстве фильмы о войне смотрели.
И кто из нас героем не бывал?
А мой отец на фронте две недели
Всего лишь был. Почти не воевал.
И я считал, что на войне не страшно.
Я говорил:”Подумаешь, война!..”
Но вот отец позвал меня однажды,
Сказал: “Сынок, потрогай, вот ОНА…”
Война была и маленькой, и колкой.
Но, словно потревоженный огонь,
Её неизвлечённые осколки
Вдруг обожгли мальчишечью ладонь.
Две капельки металла… Нет, две смерти!
Но жив отец, смертям наперекор.
И почему-то больно стало сердцу
В тот миг. В тот час. И больно до сих пор.
Я не скажу, что всё на самом деле
Сумел постичь. Но память жжёт огнём:
Был мой отец на фронте две недели,
А на всю жизнь война осталась в нём.
— Папа, а что ты чувствовал тогда? – спрашивал я с настойчивым детским любопытством.
— Можешь удивляться, но я радовался, — неожиданно признавался отец. – Вокруг и рядом – одни человеческие ошмётки, а я живой и ползу, опираясь о бруствер траншеи руками, к палатке с красным крестом…
Полевой лазарет. Полстакана спирта вместо наркоза. Прокалённое на керосинке полотно ножовки по металлу. Усталый хирург, молоденькая медсестричка, на тонкой шейке которой остались отпечатки солдатских пальцев, потому что держался за неё, как за спасительную соломинку, когда чекрижили непригодную для дальнейшего использования конечность.
Папа не убил ни одного немца, не подорвал ни одного танка, он даже ни разу не выстрелил в сторону врага, но вот парадокс: как раз, считай, за это и получил боевой орден «Красной звезды» со штампиком в наградном свидетельстве «Действительно без фотографии» и факсимильной подписью «Секретарь Президиума Верховного Совета СССР А. Горкин».
А было, как запомнилось из рассказов, так.
…Во время разведывательной вылазки с лейтенантом, командиром взвода, офицер и рядовой должны были накопать картошки в одном из огородов только что отбитой у немцев деревеньки. Полевые кухни не поспевали за стремительным наступлением войск, а подкрепляться хоть каким харчем требовалось постоянно.
Комвзвода шёл с автоматом и штык-ножом на ременном тренчике, а боец-новобранец – с лопатой и ведром. Не успели и картофелину поднять, как из-за угла одного из домов в их сторону сыпанула автоматная очередь. Разведчики-добытчики залегли в борозды картофельной делянки.
— Смотри-ка, один какой-то дурак задержался, — мгновенно оценил оперативную обстановку лейтенант. – Он – один, мы – вдвоём. Вот тебе, Паша, штык-нож. Пока я буду перестреливаться с фрицем, зайдёшь с тыла и заколешь гада!..
— Да я, товарищ лейтенант, даже петуху голову отсечь не мог, а здесь человек, как никак, — ужаснулся солдатик.
— Во-первых, не человек, а фашист, — провёл короткую политбеседу офицер.– А во вторых… За неисполнение приказа по законам военного времени!… – привёл самый убедительный аргумент командир, у которого война забрала едва ли не всю родню вместе с молодой женой и двумя маленькими детками.
Новоиспечённый диверсант выглянул из-за сарая как раз в тот момент, когда здоровенный, может, под два метра ростом (или у страха глаза велики?) немчурина менял рожок с патронами. Удобный момент! Но, запрыгнув на спину противника, неискушённый в кровопролитии солдатик лишь поцарапал раскормленную шею оккупанта. Тот мгновенно сбросил с себя тщедушного красноармейца и цепкими пальцами сжал горло…
Когда неудачник-мститель оклемался, локальный эпизод Великой Отечественной был решён в пользу советского солдата: голова фрица с клоками окровавленных рыжих волос валялась отдельно от туловища, а хмурый лейтенант вытирал штык-нож от крови о траву.
На этот раз новобранец потерял сознание от жуткой картины.
А у гитлеровца были с собой, в полевой сумке важные документы.
Командование не поскупилось на благодарность: оба разведчика на вечернем построении получили по ордену из рук командира полка…
… Как-то проезжали через Унорицу туристы из Германии. Из окна автобуса заметили безногого старика в инвалидной коляске. Высыпали горохом из салона, затараторили битте-дритте, попытались вручить отцу внушительных размеров пакет с разными вкусностями, экзотическими фруктами и одеждой сэконд-хэнд.
— Спасибо, мин херц, — сдержанно поблагодарил фронтовик. – Не обижайтесь, но от вас мне ничего не надо. И так достаточно…
Богатая “гуманитарка” досталась расторопным соседям.
— Меня за тряпьё не купишь, — твёрдо парировал мамины упрёки в расточительстве суровевший при одном упоминании об этом случае отец.
МАМА И КОЛОРАДСКИЙ ЖУК
Моя мама, Мария Алексеевна, урождённая Аниськова, попала в Унорицу из хуторочка Большое Лядо, прислонившегося к деревне Крушиновка под Рогачёвом. Из родных мест она отправилась учиться на агронома в Речицу, оставив дома деда Алексея Фёдоровича, бабушку Екатерину Игнатьевну, в девичестве Артёмову, сестёр Надежду, Анну, Евгению, Валентину, Татьяну и брата Павла, фронтовика, на которого семья вначале получила похоронку, но Бог милостив…
Небольшого росточка, шустренькая и напористая, приветливая к людям Маруся появилась в училище в необычном наряде: вместо платьишка – армейская тельняшка, снятая с убитого немца, а на ногах – разноцветные бахилы, красный и синий: у местного обувных дел мастера для бесплатного заказа не нашлось материала одинакового окраса.
На первую стипендию новоиспечённая студенточка накупила сладостей и деликатесов для родни и кое-что из мануфактуры, да так расщедрилась, что не оставила денег на билет в поезде. Из Речицы до Рогачёва ехала на подножке вагона, а дальше – пехотой километров тридцать.
После учёбы по распределению попала в деревню Чёрное, как раз напротив Унорицы, на левобережье Днепра, напрямки через пойменный луг. Там на какой-то вечеринке и познакомилась с моим будущим отцом.
— Ай, мой татка, какая там любовь, поцелуи-объятия? – стеснительно отмахивается сегодня баба Маруся. – Как зашла в дом, где земляной пол, где четверо пацанов мала мала меньше и девочка-малолеточка за столом сидят, ждут, когда в печке поспеет картошка «в мундире», засыпанная в пепел и уголья просто из корзины, чтобы потом помакать её в льняное масло и одним махом съесть, сердце аж защемило. А матери у них, мой татка, нет, умерла от тифа… Так и осталась с ними горе горевать…
С такой оравой об агрономии пришлось забыть. Но повезло: районный узел связи искал перевозчика почты через речку в то самое Чёрное. Зарплата небольшая, зато и работы – на несколько часов всего. Остальное время – семье, хозяйству, огороду и деткам, вперемешку, своим Костику, Саше и Коле, и отцовым братьям Костику и Кольке же, Мишке и Петьке, и черноглазой красавице Маньке, Марийке – это, чтобы не путать с Марусей. И чтобы всем всего поровну, чтобы никого не обидеть.
Где-то в шестидесятых годах прошлого столетия маме снова пришлось вспомнить о профессии агронома.
Получилось так, что вместе с «кукурузной эпопеей», одного из хрущёвских чудачеств, когда «царицу полей» стали культивировать где-попало и как Бог на душу положит, появился в наших краях колорадский жук. Видимо, с семенами перебрался из-за моря-океана в наши сухопутные Палестины.
« Не иначе, как капиталисты специально подкинули негодника, чтобы гадил нам здесь», — не преминули сделать вывод записные адепты квасного патриотизма.
Как дипломированного специалиста, маму «бросили» на передний край борьбы с вредителем. Важность дела, кроме всего прочего, включая и защиту госинтересов, подчёркивалась ещё и тем, что за каждый отловленный экземпляр крылатого существа, берущегося после отлова под пробку в пробирку и отсылаемого в райцентр, давали денежную премию – полновесный червонец. Деньги по тем временам немаленькие. Однако же и колорадов было совсем ничего. Но как было слабой женщине справиться, как потом оказалось, с неистребимым нахалом? Полосатый злодей с раскраской на манер американского флага, только без звёздочек, тихой сапой оккупировал окружающие картофельные делянки и сегодня без стеснения, не прячась, жрёт ботву, как не в себя, хоть ты ему в лоб стреляй!.. Унорицкие аборигены готовы уже и сами приплачивать тому, кто приструнит злыдня, да нет пока того богатыря…
КИТАЕЦ ЦА, ИТАЛЬЯНЦЫ И НАРАЧАНЕ
Почему – Унорица? Вот же, как глазом окинуть, всё ясно и неоспоримо в околицах: Речица, Озерщина, Глыбов, Милоград, Береговая Слобода, за лесом – Горновка, Старина, Подолесье, за рекой – Чёрное, Красное, Белое Болото, Глушец, Пескополье… Названия сами за себя говорят.
А тут как с бухты-барахты – Унорица!?
Отец мой, к примеру, всегда вспоминал байку о том, как когда-то, в незапамятные времена в этих местах торговал китаец по фамилии Ца. Сооружать жильё некогда было, так он выкопал себе нору-землянку и жил в ней. С той поры и пошло: У норе – Ца. Н-да, древняя китайская экспансия…
Мой хороший знакомый, режиссёр-документалист Юрий Хащеватский, как и положено настоящему одесситу, услышав о том, что через Унорицу проходили войска Наполеона, мгновенно выдал свою топонимическую версию:
— Всё просто до гениальности, старик, — поделился он открытием, сибаритствуя на днепровском берегу. – Вместе с французами наверняка и итальянцы были. А по-итальянски «уно» — один, а «рица» — озеро. Здесь и гадать нечего: Одноозёрск!
Интересно, конечно, но нет поблизости никакого озера, деревенька расположилась на крутом берегу Днепра и до речки от любого крыльца и стометровки не наберётся. А во-вторых, когда. согласно семейным преданиям, мой прапрадед Василь поселился здесь после 25-летнего рекрутства, получив законные четыре гектара земли, ни о каких французах с итальянцами слыхом не слыхивали и знать не знали.
На мой взгляд, ответ, выразительный и неоспоримый, в том, как сами себя называют мои земляки – НАРАЧАНЕ. На реке, то есть, возле Речицы…
УНОРИЦА!
Милые глазу места, приласканные и обласканные Днепром. Названия и имена, тешащие душу, сердечный говорок и добрые люди, называющие себя с иронией нарачанскими мурашами.
Публикуем с сокращениями.
[divider]
Кастусь Северинец
Витебск