В мой запой ворвался телефонный звонок.
Звонила подруга, с которой меня связывала давняя межполовая дружба.
– Собирайся, – сказала она в трубку. – Заеду через пятнадцать минут.
– Водки привези, – прохрипел я.
– Ху…шки, – и дала отбой.
Я посидел немного, потом лег, потом снова сел. Посмотрел на часы. Пятнадцать минут истекали.
Снова заверещал телефон.
– Да.
– Мы внизу. Спускайся.
Мне было плохо, но я уже знал, что скоро все кончится. Я не умру. Господи, ты не убьешь меня в этот раз!
У подъезда стоял синий «фордик». Шел мелкий дождь. Задняя дверца отворилось, едва я нарисовался на крыльце.
– Ну и рожа!
Я залез в салон.
– На свою посмотри.
– Да ты хамло!
– Ладно, хочешь станцую?
– Пожалуй, не надо. Можешь Белову поцеловать.
Подруга Марины, сидевшая рядом с ней на переднем сидении, перекрестилась.
– Боже, Боже, Боже, – скороговоркой сказала она. – Спаси и сохрани.
Мотор завелся, и машина тронулась.
Я смотрел в окно, за которым мелькал город. Он был, как живой. Кто-то кому-то смертельно надоел: то ли он мне, то ли я ему.
Мы остановились возле подъезда наркологического диспансера. Дворники в последний раз смахнули капли с лобового стекла и замерли.
Внутри была лестница, она вела наверх, но не к небесам. Меня охватило тупое равнодушие.
– Что? – спросила Марина.
– Все нормально. Просто устал.
– Устал что?
– Отстань от человека, – вступилась Белова.
– А что? От чего он устал?
– Ну, Марина…
– Что Марина? Пусть скажет, чего он молчит? Кто устал?
– Он, не ты.
– Ах, он устал!
– Да, господи, он!
– А от чего это он мог устать? Он что, кирпичи своим пенисом разгружал?
Белова улыбнулась. Ей понравилась картинка.
– Ну, может, и разгружал. Может, даже и пенисом.
Теперь они ржали на пару.
Я вздохнул. Это была плата.
– Прости, – Марина взяла меня за локоть. – Мы тут дурачимся, а тебе, наверное, на самом деле плохо…
– Мне хорошо.
Мы пошли по коридору, на стенах висели плакаты. «Разрез печени алкоголика». «Камни в почках алкаша». «Вредители тела и души». «Это больше, чем грех».
Не знаю, как насчет греха, но то, что я чувствовал, уже давно не умещалось во мне. Как будто что-то, что я до сих пор легко нес в нагрудном кармане, разрослось до размеров этого коридора.
Дверь с табличкой «Заведующий отделением» была закрыта.
– Мы что, опоздали?
Отворилась соседняя дверь.
– Вам кого? – на пороге появился бородатый мужик в белом халате.
– Нам Елену Алексеевну.
– Она уже ушла.
– А как бы укольчик сделать?
Мужик мотнул бородой вглубь кабинета.
– Укольчик, наверное, вам, – уставился он на меня, когда мы расселись перед ним на стульях.
– Мне.
– Согласны на химзащиту?
– Согласен.
– Правда что ли?
– Конечно.
У него был весьма скептический вид. Судя по всему, он отказывался верить в мою добровольность.
Мы смотрели друг на друга как идиот на идиота.
Он почесал под бородой.
– А что если сейчас выйти на улицу, пройти сто метров до магазина и купить пива?
Вопрос был неожиданным. Мне пришлось взять паузу.
– Пиво не поможет, – наконец сказал я. – Тогда уж лучше водки.
– Водки! – оживился он. – Ну конечно!
Я снова задумался.
– Да.
– Что да?
– Вы мне выпить предлагаете?
– Так! – вмешалась Марина. – Что-то я не понимаю. Мы сюда за чем приехали?
– Кто эти женщины? – мужик разговаривал исключительно со мной.
– Эти? – я обернулся на подруг. – Да хрен знает!
Он полез в карман и вынул лопатник.
– Ну что, сгоняешь?
Меня сотряс сильный тычок в бок.
– Это что за цирк?! – Марина едва не орала. – Вы вообще кто такой?!
– Ну? – не обращая на нее внимания, мужик глядел на меня в упор.
Мне вдруг мучительно, до боли в груди, захотелось выпить. Еще пять минут назад казалось, что я не могу даже думать об алкоголе, а сейчас полжизни отдал бы за стакан водки.
– Не смей! – шипела мне на ухо Марина. – Уеду, и больше ты меня не увидишь.
Я молчал.
– Слышишь меня?
Я не слышал.
– Сдохнешь в этом кабинете!
– Стоп! – остановил ее мужик. – Почему в кабинете? Не в кабинете. Под забором концы отдаст.
Он проговорил это жестко, убирая со стола свой пухлый гаманок.
– Хуясе, – тихо сказала Белова.
– А вы как думали? Алкоголизм не лечится. Но блокируется.
– И? – я почувствовал себя изнасилованным.
– Будем блокировать!
Мне захотелось сказать ему, какой он мудак.
– Слава Богу! – выдохнула Марина. – Вы психолог.
– Философ, – поддержала Белова.
– Я всего лишь врач, – скромно улыбнулся тот.
Надо мной висел потолок, под ним капельница. Подходила и отходила немолодая сестра с лицом мадонны. Я чувствовал, как стремительно в нее влюбляюсь. Очень хотелось сказать ей это, но в глазах стояли слезы, и я боялся расплакаться. Все, что со мной было, все прошлое, весь мир сузился до ее лица с морщинками возле рта и глаз. Она наклонялась надо мной и спрашивала: «Все хорошо?»
Мне было хорошо. У меня воняли носки, но мадонна даже не поморщилась. Я готов был пролежать так всю жизнь.
– Простите, – позвал я ее.
Послышались шаги.
– Да? – заглянула она за ширму. Потом подошла и проверила капельницу, потрогав руками баллон.
Мне захотелось, чтобы она дотронулась и до меня.
– Вас как зовут? – спросил я.
– Нина, – ответила она устало. Я ждал ее улыбку, но улыбки не было.
– А вы тут… давно работаете?
– Нет.
– А еще долго будете?
На свой глупый вопрос ответа я не получил. Ей было не до меня. Я был десятым, двенадцатым или двадцатым за сегодняшний день, от кого так же воняло. Она устала. Что я хотел услышать?
Физраствор промывает кровь, но не мозги.
Кто же промоет мои мозги?
Что меня спасет, вынесет и сохранит?
Я лежал на кушетке, с полиэтиленовым отростком из руки, и вытирал слезы.
Где мои сорок лет? Куда они подевались? Куда делся я, каждодневный в этих сорока долгих годах, такой разный и такой мучительно живой? Где та кровь, те чувства, тот воздух счастья и свободы?
Как банально проходит жизнь! Какие избитые тропинки ты протоптал для нас, Господи! Мы ходим по ним, стараясь попадать в следы, но, видимо, широки твои шаги. Ты знаешь, куда ты шел, а мы не ведаем. И несем чушь. И я говорю тебе это, потому что больше не знаю, что сказать.
Снова подошла сестра. Она все так же была прекрасна, но я уже знал, что это обман.
В ее руке был шприц.
– В задницу? – спросил я.
– Что? – не поняла она.
– Колоть куда будете?
– Под лопатку.
Когда она сделала укол, меня охватил жар. Как будто огонь, родившийся в паху, прошел все тело изнутри и полез изо рта.
– Вам часто признаются в любви? – обдал я ее напоследок.
– Постоянно, – ответила она.
Когда я пил, время двигалось неравномерно: то ползло на брюхе, то стремительно проносилось мимо. Я мог его погладить, но мне было страшно протянуть руку, – чего она могла коснуться? Вещей, разбросанных вокруг? Стен, дверей, унитаза? Живое существо, которое когда-нибудь умрет? Во всем, везде, в любой закорючке было время, – заглядывая в зеркало, я находил его в своих нечесаных волосах, в мешках под глазами. Казалось, замедлив свой ход, проявляясь тут и там столь откровенно, оно хотело что-то мне открыть. Например, что я умираю. Медленно, каждый день, незаметно. Что после определенного возраста мы, все, начинаем умирать, и нет пути назад.
Все это хотелось кому-то рассказать, с кем-то поделиться. Было тоскливо понимать это одному, жить наедине с таким знанием и не попытаться разбить голову о бетонный угол. Сдерживать себя, борясь с чувством неминуемой утраты, которая уже происходит, ежесекундно, чтобы ты ни делал, как бы ни храбрился, наливая новый стакан.
Очень легко опустить руки.
Вот сосед с нижнего этажа ушел за полгода. Выдал замуж дочь, продал москвичонок, потушил глаза, как свет в прихожей, и стал хлестать не просыхая. У него была квартира, дача, жена, собака. Он стал дедом, но это его уже не колыхало. Ему все обрыдло. Думаю, он вдруг понял, что его нае…али – цинично, намеренно, безжалостно. Равнодушно. Не близкие, не те, кого он знал. Кто-то, кого он никогда не видел. Может быть, ты, Господи. И тогда он сорвался в пропасть, чьи отвесные стены были отполированы до блеска. Не за что было зацепиться. Ну, или не за чем…
– Ужасные истории рассказываешь, – Марина тормознула у моего подъезда.
Было уже темно, в окнах пятиэтажного дома горели огни. Все, кто хотел, включили свет.
Белову мы высадили раньше, я пересел на ее сидение.
– Покурим?
– Давай.
Марина достала из бардачка сигареты.
Мы закурили.
– Ты не хандри, – она нажала клавишу на приборной доске, и стекла дверей поползли вниз.
– Ладно, – я затягивался дымом и выпускал его в темный сырой воздух. Он был густ, в нем можно было выдувать коридоры. У меня немного кружилась голова.
Мы молчали. Мне не хотелось идти домой.
Попроситься поспать в машине?
В детстве я мечтал иметь дом на колесах. Или хотя бы на крыше.
Я щелчком забросил бычок в кусты.
Потом потянулся к Марине, мы обнялись. Она была одна из немногих, кто не отвернулся от меня. Где был Бог и все его ангелы? А подруга – вот она, я чувствовал грудью ее грудь.
Мы разлепились, и я вылез из машины. Побрел к подъезду, шаря в карманах куртки в поисках ключа.
– Эй! – окликнула меня Марина.
Я обернулся.
– Он не виноват, слышишь?
– Кто?
Она завела мотор и уехала.
Я еще немного постоял, послушал тишину и открыл дверь подъезда.
[divider]
Марат Басыров
Санкт-Петербург
1 comment. Leave a Reply